О всех созданиях - прекрасных и удивительных - Джеймс Хэрриот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У него все нормально, — объявил я. — Так что неприятности только от глистов. Я дам вам пилюлю, пусть примет с самого утра.
Толпа ринулась в коридор, словно на последних минутах футбольного матча, схлынула с крыльца, и очередное нашествие Диммоков завершилось.
Оно тут же вылетело у меня из головы, поскольку ничего особо интересного не произошло. Я мог бы щенка и не осматривать — некоторая кособрюхость говорила сама за себя, — и уж никак не ожидал снова его увидеть в ближайшее время.
Но я ошибся. Неделю спустя приемная вновь оказалась битком набитой, и я опять обследовал Тоби на узкой прогалинке в смотровой. После приема моей пилюли вышло несколько глистов, но рвота не прекратилась, осталась и кособрюхость.
— Вы кормите его понемногу пять раз в день, как я велел? — спросил я на всякий случай.
Посыпались утвердительные возгласы, и я поверил. Своих животных Диммоки опекали не за страх, а за совесть. Нет, причина крылась в другом. Но в чем? Температура нормальная, легкие чистые, ни малейших симптомов при прощупывании живота. Я ничего не понимал и от отчаяния прописал ему противокислотную микстуру. Но откуда же у маленького щенка повышенная кислотность?
Так начался период холодного отчаяния. Две-три недели я тешил себя надеждой, что все само собой образовалось, но затем приемная наводнялась Диммокамн и Лаундерами, и все начиналось сначала.
А Тоби тощал и тощал.
Я перепробовал все: успокаивал желудок, менял диеты, прибегал даже к шарлатанским снадобьям. Диммоков я без конца допрашивал об особенностях рвоты: через сколько времени после еды? Какие промежутки между спазмами? Ответы были самые разные — иногда сразу же, а иногда и через несколько часов. Света нигде не брезжило.
Вероятно, прошло недель восемь — Тоби было уже четыре месяца, когда я вновь с тоской в сердце оглядел собрание Диммоков. Их посещения ввергали меня в черную меланхолию. Ничего хорошего я не ждал и на этот раз, когда открыл дверь приемной и позволил толпе увлечь себя в смотровую. Последним туда втиснулся папка, когда Нелли уже поставила щенка на стол.
На душе у меня стало совсем скверно. Ведь Тоби все-таки рос и теперь представлял собой жуткую карикатуру на кокер-спаниеля: длинный, шелковистые уши свисали с черепа, еле обтянутого шкуркой, бахрома на ногах только подчеркивала их слабость и худобу. А я-то считал Нелли худенькой! Рядом со своим любимцем она выглядела толстушкой. И он был не просто тощим: он все время чуть дрожал, стоя с выгнутой спиной на гладкой поверхности стола, а мордочка его не выражала ничего, кроме тупой покорности судьбе и полной утраты всякого интереса к жизни.
Девочка погладила гармошку ребер, и прозрачные голубые глаза взглянули на меня чуть косо сквозь стекла в стальной оправе. От ее улыбки мне стало физически больно. Она выглядела спокойной. Вероятно, она не отдавала себе отчета во всей тяжести положения, но в любом случае у меня не доставало духа сказать ей, что ее собачка медленно умирает.
Я устало протер глаза.
— А что он ел сегодня?
Нелли ответила сама:
— Немножко хлебца с молочком.
— И давно? — спросил я, но, прежде чем кто-нибудь успел ответить, Тоби вдруг кашлянул, и полупереваренное содержимое его желудка, описав изящную дугу, упало на расстоянии шага от стола.
Я гневно обернулся к миссис Диммок.
— Его всегда тошнит так?
— Почти всегда. Так вот прямо и летит изо рта.
— Почему же вы сразу мне не сказали?
Бедная женщина совершенно растерялась.
— Да… сама не знаю… откуда же мне…
Я поднял ладонь:
— Ничего, миссис Диммок, неважно.
Сам-то я столько времени без толку прописывал бедному щенку то одно, то другое, и ведь за все эти недели ни единый Диммок или Паундер не произнес по моему адресу ни единого слова критики или упрека, так какое же право у меня предъявлять им претензии?
Главное, я теперь наконец-то понял, что с Тоби. Поздновато, но понял!
Если современные мои коллеги, читая это, сочтут, что в поисках диагноза я проявил тупость, редкую и для меня, в свое оправдание скажу одно: даже в весьма немногих руководствах тех дней, вообще упоминавших стеноз привратника (сужение выхода из желудка в двенадцатиперстную кишку), никакого лечения не предлагалось.
Но не может же быть, думал я лихорадочно, чтобы никто в Англии еще не опередил руководства! Должны же быть ветеринары, которые делают такие операции… А если должны, то я одного из них знаю!
Пробившись сквозь толпу, я кинулся по коридору к телефону.
— Гранвилл?
— Джим! — оглушительный вопль неподдельной радости. — Как поживаете, малыш?
— Хорошо, спасибо, а вы?
— Аб-со-лют-но тип-топ, старина. Лучше не бывает.
— Гранвилл, мне бы хотелось привезти к вам четырехмесячного спаниеля. У него стеноз привратника.
— Вот прелесть!
— Боюсь, он совсем истощен. Одни только кости остались.
— Дивно! Дивно!
— И все потому, что я больше месяца не мог разобраться.
— Ну и хорошо!
— А владельцы очень бедны. Боюсь, заплатить они ничего не смогут.
— Расчудесно!
Я нерешительно помолчал.
— Гранвилл… а вы… э… вам уже приходилось оперировать по этому поводу?
— Вчера пять сделал.
— Что-о-о?
Басистый смешок.
— Шучу-шучу, старина, но успокойтесь: делал я такие операции. И не без удовольствия.
— Замечательно! — Я взглянул на часы. — Сейчас половина десятого. Я договорюсь, чтобы Зигфрид подменил меня до конца утреннего приема, и буду у вас около одиннадцати.
Когда я приехал, Гранвилл был на вызове, и я маялся у него в приемной, пока во двор с дорогостоящим нежным урчанием не вкатил «бентли». Из окна я узрел поблескивающую над баранкой еще одну несравненную трубку, а затем и мой коллега в элегантнейшем костюме в узкую полоску, придававшем ему сходство с директором Английского банка, прошествовал к боковой двери.
— Рад вас видеть, Джим! — воскликнул он, стискивая мою руку. Затем, прежде чем снять пиджак, извлек изо рта трубку, оглядел ее с некоторой тревогой, потер желтой тряпочкой и бережно уложил в ящик.
Еще десять минут, и я уже стоял под лампой в операционной, наклонясь над распростертым тельцем Тоби, а Гранвилл — совершенно другой Гранвилл Беннет — с яростной сосредоточенностью работал в брюшке щенка.
— Видите, как расширен желудок? — бормотал он. — Классический симптом. — Зажав пилорический отдел, он нацелил скальпель. — Вот я прохожу серозную оболочку. — Быстрый решительный надрез. — Иссекаю мышечные волокна… глубже… еще глубже… еще чуточку… Ну вот, видите — слизистая оболочка выпятилась в разрез. Так… так… именно. Вот
