О всех созданиях - прекрасных и удивительных - Джеймс Хэрриот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прекрасно, миссис Дули… Великолепно.
Зигфрид, конечно, нащупал щенка в проходе… Тут мне удалось избавиться от Синди, и хозяйка подхватила ее на руки, чтобы я мог пойти на кухню полюбоваться новорожденными.
Щенки, бесспорно, были отличные. Я поднимал крохотные пищащие комочки, а мать рычала на меня из объятий миссис Дули, как изголодавшийся волкодав.
— Они просто прелесть, миссис Дули, — проворковал я.
Она поглядела на меня с сожалением.
— Я же вам с самого начала объяснила, что надо сделать, а вы слушать не хотели. Всего-то и надо было, что один укольчик сделать. Мистер Фарнон ну такой дусик! Прямо как мистер Брумфилд.
Всякому терпению есть предел!
— Но поймите же, миссис Дули, он просто приехал в нужный момент. Если бы я успел…
— Ну, ну, молодой человек, не надо обижаться. Я же вас не виню. Просто кто поопытнее… Вот так мы и учимся. — Она задумчиво вздохнула. — Легонький такой укольчик. Попросите, чтобы мистер Фарнон вам показал, как его делать. Ведь он еще и за калитку не вышел, как…
Я не выдержал. Выпрямившись во весь рост, я произнес ледяным тоном:
— Миссис Дули, сударыня, в последний раз повторяю вам…
— Фу-ты, ну-ты! — воскликнула она уничтожающе. — Нечего мне пыль в глаза пускать. Мы без вас прекрасненько обошлись, так что же теперь-то жаловаться! — Ее взгляд налился свинцовой суровостью. — И еще: меня зовут не миссис Дули!
Меня пошатнуло. Мир рушился неизвестно куда.
— Простите, что вы сказали?
— Я сказала, что меня зовут не миссис Дули!
— Не… миссис…
— Нет! — Она протянула в мою сторону левую руку, и, тупо глядя на ее пальцы, я мало-помалу сообразил, что на них нет ни единого кольца. Наверное, то обстоятельство, что наше знакомство с самого начала шло на очень высоких нотах, помешало мне заметить это раньше.
— Нет, — повторила она. — Никакая не миссис, а мисс!
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Приемная полным-полна! Но радость от такой приятной неожиданности сразу угасла, когда я вгляделся в ряды голов. Всего только Диммоки.
Познакомился я с Диммоками как-то вечером, когда меня вызвали к собаке, которая попала под машину. Адрес привел меня в старую часть города, и я медленно ехал вдоль ряда обветшалых домишек, высматривая нужный номер, как вдруг дверь впереди распахнулась, и на мостовую высыпали трое растрепанных ребятишек и отчаянно замахали мне руками.
— Он туточки, мистер! — завопили они хором, едва я вылез из машины, и начали наперебой объяснять: — Бонзо! Его машина стукнула! Мы его домой на руках несли, мистер! — тараторили они.
Они тянули меня за рукава, вцеплялись в пиджак, и уж не знаю, как мне удалось открыть калитку. Когда же я все-таки пошел по дорожке к дому, то поднял глаза и обомлел: все окно изнутри облепили детские мордашки, над которыми махали и стучали по стеклу неугомонные руки.
Едва я переступил порог — дверь вела прямо в жилую комнату, — как на меня налетел живой смерч и утащил в угол, где я увидел своего пациента. Бонзо сидел, выпрямившись, на рваном одеяле — косматый псище неопределенной породы. Судя по его виду, ничего особенно страшного с ним не произошло, но выражение морды у него было самое страдальческое и полное жалости к себе. Вокруг звенели озабоченные голоса, и разобрать хоть что-нибудь в этом общем хоре было невозможно; и я решил прямо заняться осмотром. Ноги, таз, ребра, позвоночник — ни единого перелома. Ни малейших признаков внутренних повреждений. Цвет слизистых здоровый. В конце концов мне удалось обнаружить легкую болезненность в левом плече — и только. Пока я его ощупывал, Бонзо сидел как каменный истукан, но едва я кончил, он рухнул на бок и виновато посмотрел на меня, похлопывая хвостом по одеялу.
— Верзила ты бессовестный, вот кто ты, — сказал я, и хвост задвигался энергичнее.
Я обернулся к толпе и через секунду-другую сумел различить в ней родителей. Мамка прокладывала себе дорогу в первый ряд, а щупленький папка озарял меня улыбкой через скопление голов, оставаясь в арьергарде. После нескольких моих настойчивых просьб гам чуть-чуть утих, и я сказал, обращаясь к миссис Диммок:
— По-видимому, он отделался вполне благополучно. Никаких серьезных повреждений. Наверное, его просто отбросило в сторону и немного оглушило. Возможен и небольшой шок.
Вновь меня ошеломил многоголосый гомон:
— Мистер, а он умрет? Много у него переломано? Вы его лечить будете?
Я сделал Бонзо инъекцию легкого снотворного — под моей рукой он окостенел, являя собой картину трогательнейшей собачьей муки, а взлохмаченные головенки озабоченно смыкались над ним, бесчисленные детские лапки поглаживали и похлопывали его.
Миссис Диммок налила горячей воды в тазик, и, моя руки, я успел оценить на глаз численность обитателей дома. Я насчитал одиннадцать маленьких Диммоков, начиная с подростка лет четырнадцати — пятнадцати и кончая чумазым годовичком, смело ползающим по полу, а, судя по некоторым особенностям в остальном худой фигуры мамки, в недалеком будущем ожидалось новое пополнение. Одеты они были в живописные чужие обноски — штопаные-перештопаные свитерки, заплатанные штанишки, линялые платьица, однако в доме царила атмосфера неуемной жизнерадостности.
И Бонзо оказался здесь не единственным четвероногим: я неверящими глазами уставился еще на одну собаку порядочных размеров и кошку с двумя полувзрослыми котятами, которые появились откуда-то из гущи толпы — казалось бы, и без того нелегко накормить всю эту ораву, а тут еще лишние голодные рты!
Но Диммоков подобные соображения не смущали: они делали, что хотели, и каким-то образом продолжали свое веселое существование. Папка, как я узнал позднее, на живой памяти не проработал ни единого дня. У него «со спиной было неладно», и, как мне показалось, он вел довольно приятную жизнь, с утра прогуливаясь по городу, а вечера тихо коротая за кружкой пива и домино в уютном уголке «Четырех подков».
Видел я его довольно часто — его легко было узнать даже в толпе прохожих, потому что в руке у него всегда была трость, придававшая ему весьма солидный вид, и шел он быстрой энергичной походкой, словно его ждали срочные и важные дела.
Проложив себе
