Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

Рассказ Саши опять разбередил старое, тронул в груди незримую струну, и она болезненно зазвенела. Вспомнились слова Валюхи о «хвостах», которые необходимо обрубать, и вот — новость о разводе… Тем непонятней и странней представлялось теперь поведение ее в тот раз, когда они встретились случайно возле булочной, и последнее письмо с угрозой пожаловаться Маркелу. Карцеву трудно было издали уловить резкие колебания пылкой и строптивой характером Валюхи. Сбитый с толку, он задумчиво смотрел перед собой. Напротив сидела Саша — молодая, привлекательная, словно только что выкупавшаяся в хвойной освежающей ванне. Ее щеки покрыты легким румянцем, глаза проницательны и серьезны. Она как бы предупреждала: не пытайся меня обмануть, я вижу тебя насквозь… В житейской суете женщин, подобных Саше, часто не замечают, их спокойная, неброская внешность не вызывает волнения, но иногда наступает какой‑то необъяснимый момент, и у тебя будто глаза открываются. Ты уже не можешь смотреть на такую, как на остальных женщин, что встречаются тебе ежедневно. Однако для Карцева такой момент еще не наступил, и глаза его не открылись. Он думал: «Не мешало бы спровадить культурненько эту Сашу, иначе повадится ходить и не отцепишься. Да и товарищи по комнате нагрянут с минуты на минуту».

— Погодка‑то сегодня! Ни ветра, ни облачка на небе, — показал он в окно.

Саша поднялась, встала рядом.

— Ивняк за Волгой — точно дым стелется… — молвила она мечтательно.

— Погуляем? — предложил Карцев.

Она тут же согласилась.

На улице, коснувшись локтя Карцева, спросила с лукавой улыбкой: «Можно?» — и, не ожидая разрешения, взяла его под руку. Пошли не спеша в сторону городского парка.

Из бездонности нежно–прозрачного неба лилось прочное солнечное тепло, шелестел под ногами прошлогодний лист, от него пахло горьковатой прелью. Гуд бархатных шмелей, неторопливое чаканье дроздов в парковых зарослях, сверкающие цветами радуги сколы льдин на речной глади… Справа вдали в бледно–лиловом мареве — синь Жигулевских ворот, исчерканная снеговыми саблями оврагов. Оттуда неслась всей своей живой нескончаемой массой Волга. Нагие, дымчатозеленые леса Заволжья курились над студеной водой, вскипая после зимнего оцепенения обильной, разогретой солнцем листвой. Вся природа тронулась в свой извечный путь.

А под городом река совсем домашняя. Разноцветными лоскутками рассыпались по сияющей воде моторки, плыл вверх белый теплоход, отражаясь в подрагивающем зеркале Волги, дремал у пристани длинный и тяжелый паром, обрастая блестящей чешуей автомобилей, задержанных ледоходом в Нагорном.

Карцев с Сашей пересекли городской парк, пошли по набережной до залитого половодьем пляжа, затем свернули направо, в город. Улица вела к цыганскому рынку, хорошо знакомому Карцеву. Раньше здесь стояло шумливое «Море Лаптевых», сейчас на его месте красовалось новшество горторга — стеклянное кафе «Волжанка». Посетителям, видимо, название не пришлось, и они окрестили новое заведение «Аквариумом». Действительно, по вечерам мутный от дыма и пара стеклянный ящик, освещенный изнутри голубоватыми неоновыми лампами, напоминал большой аквариум, в котором, точно рыбы, медленно плавали туда–сюда посетители.

Среди дня в кафе пусто. Карцев, не спрашивая согласия спутницы, толкнул дверь. Сели за столик, выпили бутылку кислой «Гамзы» и рискнули съесть по шашлыку, переварить который, способны лишь немногие тренированные желудки.

Напротив их столика в полстены мозаика — голубь мира. Губы Карцева иронически скривились:

— Пропасти нет на голубков этих!..

— Как, вы не любите голубей? — воскликнула Саша.

— Вас это возмущает? Впрочем, я и забыл… Общественное мнение приписывает положительному человеку обязательную любовь к животным. К себе подобным — не обязательно, ха–ха!..

И Карцев пояснил серьезно: он любит собак, любит лошадей, но с голубями дело не получается. И одной из причин, наверное, является смерть летчика Бессонова, товарища Карцева по авиаполку. А виноват голубь.

— И вообще, много пустого шума вокруг голубков, символизирущих мир на земле, мир, который после второй мировой войны существовал всего лишь одни сутки. Одни сутки человечество планеты не стреляло друг в друга, остальные же годы в том или другом конце земли лилась кровь. Так что трогательная любовь благородных сердец к птичке не принесла пока желанного эффекта, — и Карцев смолк.

Саша, глядя на Карцева такими же карими, как и у него, глазами, спросила:

— Так вы что ж, из‑за голубей перешли из летчиков в бурильщики?

— Точнее — из‑за голубки… — рассмеялся Карцев, подумав: «Глупа она или наивна до беспредельности?» — А вы по какой причине в электросварщицы попали? — спросил он.

— Я? Я так, без особых причин. У меня, видать, от рождения это, от цветов, должно быть… Ну как бы объяснить… Люблю цветы, а в работе сварщика есть что‑то от женского ремесла… Когда вяжешь, например, или кружева плетешь. Главное в том, что руки делают свое, а тебе думать о работе не надо. О чем хочется, про то и думаешь. Понимаете? Скажем вот, чтоб горела ровно дуга, нужно правильно держать электрод. Но разве я думаю про то, как держать его? Руки сами думают, по привычке. А я смотрю на капли металла, на шов. Вот где цветник настоящий, ежели присмотреться!

— Не понимаю, что общего между цветами и расплавленным металлом, — пожал плечами Карцев.

— Внешнее сходство. Хоть верьте, хоть нет. У каждого электрода есть название по ГОСТу, а я им другие имена выдумала, по их поведению и характерам… — пояснила Саша и смутилась под вопросительным взглядом Карцева. — Да вы смеетесь…

— Нет, Саша, я слушаю с интересом. Какие же вы им имена выдумали?

Она заколебалась, опустив взгляд в тарелку, и, позвякивая вилкой по краю стакана, быстро сказала:

— Есть фиалка, есть лилия, мальва, астра, вишенка…

— Ого! На самом деле целая клумба…

Почувствовав в голосе Карцева легкую иронию, Саша с жаром стала говорить о том, как нетрудно убедиться в ее правоте, что стоит только захотеть — и любому откроется целый мир цветов и красок за темным стеклом щитка.

— Вот, например, электрод Э-100… Его капли опускаются осторожно и мягко, как снежинки в тихую погоду. Посредине желтое ядрышко, а вокруг него — нежное небесное свечение. Смотришь, и кажется, будто фиалки опускаются с неба. Или электрод УМ-7–С. У этого пламя крупное, чисто–белое и никаких брызг. Металл словно лепестками растекается по сторонам, точь-в-точь лилия! Конечно, все это ежесекундно меняется, и надо поймать момент, чтоб увидеть. А вот электрод ОММ-5 я особенно люблю, капли его на вишневые соцветья похожи. А вишня для меня — это как бы добрая память о моем детстве, — покачала грустно головой Саша и вздохнула.

Карцев, закуривая, подумал с недоверием:

«Неужто в самом деле можно видеть подобные красоты в нудной, однообразной работе сварщика? А что? Вполне может быть. Многие потому именно и любят свой труд, что в обыденности и в будничности находят поэзию и романтику».

Саша повернулась в сторону заигравшей радиолы. Карцев сказал:

— Нравится мне хороший джаз. Недавно поймал случайно по транзистору концерт симфонического джаза. Ну, скажу, это была настоящая музыка! А вам нравится?

— До настоящей я не доросла… А песню люблю. Очень. У нас вся семья певучая. Бывало, соберемся летним вечерком за домом в вишневом садочке, как запоем, так вся околица выбежит слушать.

Они расстались поздно, как добрые товарищи.

Спустя неделю на курсах было объявлено, что вечером в клубе состоится концерт артистов местной филармонии. Карцев на концерт не собирался, но днем у входа в столовую случайно столкнулся с Сашей, у которой оказался один «лишний» билет. Чтоб не обижать ее отказом, он согласился пойти с ней.

Вечером, войдя в зал, он поискал глазами Сашу и увидел, как она махнула ему рукой из середины партера. Только успел пробраться на место, как люстра погасла, занавес раскрылся, и на сцене возник тучный подвижный конферансье. Поприветствовав зрителей, он произнес с непринужденной улыбкой:

— Дорогие мои друзья! Вы, труженики производства, и мы, труженики эстрады, работаем для единой цели. И у вас, и у нас есть свои маяки: у вас — производственные, у нас — эстрадные… — Конферансье, пройдясь платком по лысине, помолчал секунду–другую, как бы удивился, что счастливо выпутался из нагромождения «вас–нас», и продолжал свою речь с еще большим азартом: — Мастерам искусств трудно, разумеется, состязаться с мастерами нефтедобычи, но я не ошибусь, если скажу: таланты всегда тянулись и тянутся к талантам! И это чрезвычайно волнительно, Друзья мои, — разводя руками, говорил он, — поскольку тяга эта утверждает обоюдную веру в живительную силу искусства, соединяющего всех людей. Наши молодые таланты эстрады создали оригинальный ансамбль… ансамбль, который носит заслуженное название «Поющие маяки»! (Аплодисменты конферансье и зала.) Они исполнят для вас русскую народную песню «Зачем тебя я, милый мой, узнала» в обработке лауреатов городского конкурса эстрады сестер Буциных. Поют сестры Бунины в сопровождении инструментального ансамбля!