След сломанного крыла - Бадани Седжал

Крик Джии, пожелавшей спасти дедушку, вырвался инстинктивно, девушка бесстрашно восстала против всех, сказав, что необходимо дать ему еще один день, еще один шанс вернуться. Она сказала, что она не может его потерять, потому что любит. Марин хотелось громко возразить дочери, что ее дед не способен любить, что он показал ей ту сторону своей натуры, которой на самом деле не существует.

Маг и волшебник Брент создал для Джии сказку, выдумку, которая служила его целям. Он желал чувствовать себя нужным, необходимым, особенным. Джия никогда не была свидетелем его бесчинств, и Марин ошибалась, изо всех сил стараясь создать иллюзию ради Джии и ради себя самой, скрывая правду от своей единственной дочери. Рани была права: Марин не верила в то, что Джия любила бы ее такой, какая она есть, безо всяких созданных ею химер. Марин недостаточно любила себя настоящую, чтобы поверить в то, что кто-то может тоже полюбить ее.

* * *

— Джия? — Марин осторожно стучится в дверь, приоткрывает ее и заглядывает в комнату. — Могу я минуточку поговорить с тобой, бети?

— О школе? — настороженно спрашивает Джия.

— Нет-нет, не о школе, обещаю, — Марин входит в комнату и закрывает за собой дверь. Она старается подавить нервозность и страх. — Я хочу рассказать тебе кое о чем. Мне давно следовало сделать это.

Джия бросает на пол кофточку и брючки и вытаскивает из гардероба свободную футболку. На ее теле теперь нет следов побоев. Кожа у нее гладкая и чистая, без черных и синих пятен, которые красовались там совсем недавно. Радж удалился в комнату для гостей, предварительно клюнув Джию в макушку и бросив предостерегающий взгляд на Марин. Она кивнула ему, опасаясь скорее реакции Джии на свое вторжение, чем вреда, который может принести дочери.

Джия идет в ванную и пару раз лениво проводит щеткой по зубам. Марин прикусывает язык, мудро решив, что сейчас лучше не заводиться по этому поводу. Она садится на кровать, ожидая, когда Джия закончит умываться и присоединится к ней. Выйдя из ванной, Джия подходит к кровати с другой стороны и забирается под одеяло. Она взбивает подушки и откидывается на них.

— О чем ты хотела поговорить? — спрашивает она.

— Я хочу рассказать тебе одну историю, — Марин глубоко вздыхает, набираясь мужества. — Я никогда не рассказывала тебе о своем детстве. О том, кто я такая.

— Почему? — снова спрашивает Джия. Эманация невинности, ранее исходившая от нее, теперь пропала.

— Я не знаю, — лжет Марин, все еще боясь открыться. Она молча ругает себя, ей хочется, чтобы чья-то рука направляла ее. Но ей придется предпринять эти шаги самостоятельно, и все должно встать на свои места. — Я не хотела переезжать в Америку, — начинает рассказ Марин. — Мы жили в Индии, в маленьком домике, там было всего две комнаты. Большинство моих друзей готовили еду на угольях, но у нас, по счастью, была плита. Это считалось роскошью.

— С ума сойти! — бормочет Джия. Она слушает очень внимательно. — Как вы могли выносить это?

— Это был наш дом, — объясняет Марин. — Все, что я знала и любила. Папа был очень добр ко мне, пока мы жили в Индии. Он играл со мной, покупал мне игрушки, — когда пришли визы, он показал ей фотографии с американскими пейзажами в книжках. Из их маленькой деревушки Америка казалась раем, таким местом, где сбываются все мечты. — Он любил меня, — Марин все еще помнила то чувство, когда была «его девочкой». В доме не было сыновей, и Брент все свое внимание отдавал ей. Поэтому когда-то Марин считала, что ей сильно повезло.

— Ты говоришь обо всем этом в прошедшем времени.

— Когда мы переехали в Соединенные Штаты, все изменилось, — Марин придвигается к Джии и кладет ноги в носках на одеяло. — Как ты узнала о том, что он делал со мной? Кто тебе рассказал об этом?

— Он и рассказал, — отвечает Джия. Она вся напрягается и разглаживает простыню на кровати. — Я была еще маленькой. Наверное, мне было лет девять или десять, точно не помню. Он спросил меня, кем я хочу стать, когда вырасту. Я ответила, что хотела бы быть тобой.

Марин задерживает дыхание, не в состоянии вспомнить ту пору, когда дочь возносила ее так высоко. Сколько же она упустила в своей жизни!

— Я не знала об этом.

— Ну, понимаешь, не очень-то ловко сказать маме, что хочешь быть, как она.

— А я думаю, что я не могла бы этого сделать, — Марин никогда не хотела быть похожей на Рани. Она не хотела быть слабой, когда ей требовалось быть сильной. Было легче подделываться под Брента. — И что дедушка сказал тебе на это?

— Что ты такая благодаря ему, — Джия смотрит на стену. В комнате становится очень тихо. — Он сказал, что ты не очень умная и не очень дисциплинированная. Что он бил тебя, чтобы заставить учиться. Что делал это из любви к тебе.

Марин с трудом сдерживает крик, рвущийся из глубины души. Как мог отец убедить себя в этой лживой выдумке, а потом пересказывать ее своей единственной внучке?

— Впервые он ударил меня в мой первый день рождения в Америке, — продолжает Марин, прислушиваясь к дыханию дочери. — Я уронила на землю рожок с мороженым, которое он мне купил.

— Мамочка! — произносит Джия с болью в голосе.

— Потом я неправильно написала одно слово в тесте и заработала девяносто восемь баллов из ста.

Марин ходила в американскую школу два месяца. Учительница прикрепила к ее листку «смайлик», гордая тем, что ее новая ученица так правильно пишет английские слова. Сначала девочка показала тест Рани. Та обняла дочь и сказала, что гордится ею. Марин с волнением ждала отца. Когда он пришел домой, она подбежала к нему, как обычно делала в Индии. Марин думала, что он подхватит ее на руки и подбросит в воздух от радости. Но эти дни давно прошли.

— Отец дважды ударил меня по лицу и сказал, что, если я в следующий раз не получу сто баллов, он отречется от меня.

— Мамочка… — в глазах Джии стоят слезы. Барьер между ними начинает трещать. — Почему он это делал? — спрашивает Джия.

— Я не знаю. Он никогда не говорил мне, — Марин произносит слова, которые никогда не могла произнести раньше. — Думаю, он просто не любил меня. Может быть, еще в Индии любил, а потом почему-то перестал.

— Как можно перестать любить собственного ребенка?

Марин вспоминает последние месяцы, когда они с Джией оказались по разные стороны баррикады. И в аду она не переставала любить свою дочь. Это было невозможно.

— Я не знаю, — отвечает Марин. — Думаю, мой отец — пример того, какими родители быть не должны, — Марин умолкает и берет Джию за руку. Она старается подобрать слова, чтобы объяснить свои поступки. — Он бил меня при каждом удобном случае, бети. Ему было неважно, что я получала отличные оценки и была первой в классе. Для него ничто не было достаточно хорошим. Он бил меня, потому что мог. Я была не в состоянии остановить его, — Марин подавляет рыдания. — Вот почему я так поступила с Адамом.

— Потому что его ты могла остановить, — говорит Джия.

— Потому что я не могла позволить, чтобы тебе причиняли такую же боль, какую причиняли мне. Я не могла бороться за себя, но я сказала себе, что за тебя буду бороться, — говорит Марин. — Мне слишком хорошо знакомы жестокость, насилие и вред, который они наносят, чтобы я спокойно смотрела, как подобное происходит с тобой. Когда ты родилась, я почувствовала — стоило вынести все ради того, чтобы у меня была ты.

— Мамочка… — шепчет Джия, и слезы катятся по ее лицу. — Почему ты никогда не рассказывала мне о своем прошлом? О том, что пережила?

— Потому что я боялась, что ты не будешь любить меня, — говорит Марин, наконец-то признавая правду. — Вдруг ты не смогла бы любить меня, зная, насколько я была сломлена, любить меня со всеми изъянами, — внезапно она осознает то, чего не понимала прежде. — Теперь я знаю, что это было не из-за меня. Он бил меня, потому что был сломлен сам, — Марин делает паузу. — Но я так боялась потерять твою любовь.

— Ты моя мама, — говорит Джия, улыбаясь сквозь слезы. — Я люблю тебя, несмотря ни на что.