Мозес - Константин Маркович Поповский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ничуть не слаще, уверяю вас, сэр.
Тем более что все это произошло в ту самую пятницу, в самый канун рабочего дня, когда персонал клиники, сняв белые халаты, потянулся к выходам, а судьба уже готовила свои незамысловатые орудия, с помощью которых она вершила свою работу, а именно – Ложь, Страх и Вожделение.
50. Филипп Какавека. Фрагмент 401
«Право же, это дурные манеры: махать руками и выходить из себя, пытаясь настоять на своем. Пора бы, кажется, уже давно смириться с тем, что этот мирок, который мы все еще по привычке называем «нашим», давно принадлежит домашним хозяйкам. Они смотрят мимо нас своими пустыми глазами и говорят: «Это наше твердое убеждение». – Что, разве у нас уже не осталось места, где мы могли бы настоять на своем? Места, не указанного ни на каких картах? Кто думает, что это место – наш мир, у того, право же, не все ладно со вкусом. В противном случае, разве стал бы он размахивать руками и кипятиться, убеждая домашних хозяек в необходимости ко всем прочим заповедям исполнять еще одну: познать самих себя?»
51. Эвридика, но не та, о которой будет речь позднее
Конечно, это была совсем не та Эвридика, о которой следовало бы распространяться, не жена Орфея и все такое прочее, о чем можно было прочесть у Гомера или Овидия. В конце концов, это была всего лишь до невозможности несуразно толстая медсестра, которая носила то же имя, что и древняя героиня, в чем, конечно, нисколько не было ее вины, потому что никто ведь не виноват, если твоим родителям пришло в голову назвать тебя Эвридикой, хотя в лучшем случае ты даже в детстве тянула только на какую-нибудь из Эриний. Как бы то ни было, эта история случилась в ту самую чертову пятницу, когда весь персонал клиники бросился к выходам, кроме, разумеется, тех, кто дежурил. И среди этих последних, конечно, эта грозовая туча, это облако дыма над Помпеями, эта десятитомная, неподъемная «Всемирная история», один из томов которого когда-то упал и убил пробегающую мимо кошку. Конечно, никому и в голову не приходило называть это седьмое чудо света «мадемуазель Эвридика» или «госпожа Эвридика», или хотя бы просто «фрау Эвридика». Все всегда, и к месту, и не к месту, называли ее «Мясная мелочь», что было, конечно, не совсем справедливо, потому что даже при очень большой фантазии нельзя было, ни в коем случае, посчитать эту «мелочь» – «мелкой».
И вот теперь эта «мелочь», наваливаясь на подвернувшегося ей Мозеса и почему-то обращаясь к нему почти шепотом, сказала:
– Нам надо отнести вот это в подвал, Мозес. Помогите мне. Уже шестой час.
Говоря это, она посмотрела на Мозеса с некоторой задумчивостью, словно оценивая, на что именно этот самый Мозес годится, если годится вообще.
Взгляд – как уже потом оценил Мозес, – похожий на взгляд хозяйки, которая, остановившись в дверях курятника, неторопливо выбирала для праздничного обеда курицу получше, чтобы поскорее отнести ее к резчику.
Всякий раз, когда он видел ее, ему казалось, что прямо на его глазах большая туча закрыла солнце, отчего вокруг становилось неуютно и сыро. Чтобы представить себе, о чем, собственно, речь, достаточно было знать, что халат Эвридики был сшит по заказу из двух халатов.
Намереваясь ускользнуть, Мозес издал неопределенное:
– Э-э.
И даже рукой махнул куда-то в сторону, давая понять, что, слава Всевышнему, у него еще остается на сегодня целая куча работы, которую никто за него делать не станет.
– Нет, нет, Мозес, мы должны обязательно это отнести, – строго сказала Эвридика, как будто он ей подчинялся и должен был беспрекословно выполнять все, что могло прийти ей в голову. – Смотрите, конец смены, никто ведь за нас этого делать не станет, как вы понимаете. – Глаза ее при этом загадочно вспыхнули, словно посылая Мозесу какой-то таинственный сигнал. Слово «обязательно» отчего-то придало сказанному совершенно двусмысленный характер, а «никто за нас» так и вообще прозвучало почти неприлично.
Дурное предчувствие, которое он ощутил в глубине души, как будто посоветовало ему поскорее разобраться с этим непредвиденным обстоятельством, а уж потом давать ему какую-либо оценку.
– Ну, хорошо, – сказал он, тяжело вздыхая и наклоняясь, чтобы взять за ручку пластиковую канистру, давая себе клятву впредь внимательно смотреть, кто сидит в стеклянной будочке для дежурной медсестры, прежде чем отправляться болтаться по отделению. – Куда это?
– В подвал, – Эвридика схватилась за вторую ручку.
– В подвал, – повторил Мозес, чувствуя, что содержимое канистры составляет, судя по ее весу, обыкновенный воздух, который, по здравому размышлению, совершенно необязательно было тащить в подвал, где его и так было в избытке
Стоя рядом с Эвридикой в лифте, он вдруг догадался, что резкий, приторный запах, который его тревожил, шел от ее халата и напоминал дешевый мужской лосьон, которым немилосердно поливал себя Рогульчик из Праги, надеясь отбить запах своей сгоревшей семьи, который преследовал его во время приступов. На всякий случай Мозес задержал дыхание и отвернулся, делая вид, что рассматривает табличку над дверью.
– Это было просто ужасно, – говорила между тем Эвридика, выходя из лифта и шаркая по полу своими чудовищными ногами.– Не спешите так, Мозес. Он орал, как будто у него отрезали хвост.
Некоторые женщины, размышлял Мозес, гораздо черствее и грубее некоторых мужчин, которым даже в голову не пришло бы – взять и кастрировать какое-нибудь бедное животное только затем, чтобы оно не мешало им своими любовными стонами. Мужчина просто выбросил бы
