Архив потерянных детей - Валерия Луиселли

Серного источника», и иконка открывается, разворачивается на весь экран, заслоняет чудесные заснеженные горы на ее рабочем столе, наслаивает на белейшие снега грязно-бурые пески, бурые пески, усыпанные повсюду красными точками смертей, одни смертные точки, живого места не остается на этом долбаном пространстве, цедит сквозь зубы пожилая женщина, глядя на карту этой пустынной долины, этой долины Серного источника, которая в точности такая же, хотя и не совсем такая же пустынная долина, как та, что расстилается прямо за порогом ее тесного, темного, но хорошо продуваемого офиса, но изрытая сотнями красных точек, которые добавляет одну за другой вручную она сама, женщина, которая никогда не опаздывает на работу, и пьет свои прохладительные напитки через трубочку из перерабатываемого материала в заботе не загрязнять окружающую среду, и сидит выпрямившись перед компьютерным монитором, слушая в наушниках очень мягко-порнографический, но высокопарно-моралистический лесбийский роман, написанный Лин Чейни и называющийся «Сестры», и ни на миг не забывает того факта, что авторша романа приходится женой вице-президенту Дику Чейни, который при президентстве Джорджа Буша-младшего руководил операцией «Джамп Старт», это когда силы Национальной гвардии пригнали на американо-мексиканскую границу возводить двадцатифутовую бетонную стену посреди пустыни, стену, проходящую всего в нескольких милях от домишки, в котором помещается ее офис и который сам по себе не более чем прямоугольный закуток, отгороженный от этой неприглядной пустыни убогой саманной стенкой и тонкой, в один лист, алюминиевой дверью, в щель под которой жаркий ветер пустыни задувает последние отголоски звуков мира, рассеянных по голым бесплодным землям, что расстилаются снаружи, отголоски ломающихся веток, птичьих криков, перекатывающихся камней, с трудом переставляемых ног, стенающих людей, умоляющих о глотке воды голосов, прежде чем оборваться последним всхлипом и кануть навеки в тишину, потом задувает отголоски более мрачных, темных звуков, когда мертвые тела теряют плоть, низводясь до скелетов, когда скелеты трескаются, рассыпаясь на отдельные косточки, когда кости разрушаются под ветром и солнцем, растворяясь в песках, и, конечно, никаких этих отголосков пожилая женщина не слышит, зато ощущает их все, как будто частички звуков прикипели к песчинкам, которые ветер пустыни наметает на эрзац-травку ее дверного коврика, из-за чего каждый божий день, прежде чем войти в офис, она берет этот коврик и с размаху шлепает им о внешнюю саманную стенку офиса, выколачивая нанесенный ветром песок, и обычно после трех-четырех энергичных шлепков надоедливые песчинки вытряхиваются и возвращаются, подхваченные ветром, в потоки и течения звуков, бесконечно разносимых нефильтрованным воздухом пустыни по бесплодным долинам, звуков, никем не услышанных и в конце концов замирающих, если только им не приведется ввинтиться в скрученные причудливыми раковинками человеческие уши, как уши потерянных детей, которые сейчас слушают эти звуки и про себя пытаются дать им названия, но не находят слов, не находят смыслов, за которые уцепиться, и бредут дальше, звуки медленного шарканья их шагов глухо отдаются близ них, их глаза сосредоточенно уставлены в землю под ногами, и лишь иногда они решаются поднять взгляд к горизонту и видят там нечто происходящее, хотя не могут сказать, что там такое происходит, может, там ливень с грозой, тучи вон как сгущаются, во-о-он там вдали, черные грозовые тучи собираются над долиной, во-о-он там, смотри, видишь их, спрашивают они друг дружку, да вон там же, вон те птицы, наверное, они орлы, видишь их, и один из мальчиков говорит, да, вижу, за ним и другой говорит, да, мы видим их, и да, я думаю, что это орлы, ты и я, мы видели их, Мемфис, вон тех орлов, пускай мы не слышали их голоса, потому что слышали столько много других звуков вокруг нас, странных звуков, таких странных, что я даже не знал, звучали ли они у меня в голове или в воздухе, как будто колокола звонили на церкви и птицы разлетались в разные стороны, как будто звери двигались вокруг нас, быстро, но невидимо, и, может быть, это лошади скакали к нам, и я все гадал, неужели мы слышим звук всех-всех, кто умер в пустыне, всех их разбросанных косточек, и мне вспомнилось время, когда папа читал нам рассказ, как какие-то люди нашли в поле мертвеца и оставили его лежать, как он лежал, и это мертвое тело засело в каком-то уголке моего мозга и без конца приходило ко мне, потому что рассказы могут делать такое, как засядут в голове, так уже не выгонишь, и, когда мы с тобой шли по пустыне, я все время думал и думал о том мертвеце в поле и боялся даже представить, что вдруг нам с тобой тоже придется идти по чьим-то костям, погребенным прямо под нами, но мы все равно шли, мы шли и шли, и жара становилась все невыносимее, и солнце жалило нам лбы, точно тысяча желтых пчел, хотя стояло немного ниже и придавало всему вокруг, камням, кустарникам, кактусам, коротенькие тени, и так мы все шли и шли, пока я не споткнулся о корень, а может, камень или канавку, и я упал, и мои руки ударились о твердую землю, и мои ладони насобирали тучу меленьких камешков и песчинок и, должно быть, колючек, и мне захотелось, типа, просто лежать, лежать щекой на земле и так и заснуть, ну, или просто вздремнуть, но ты стала тянуть меня за рубашку, дергать за рукав, говорить, вставай сейчас же, я приказываю тебе, Быстрое Перо, и хотя ты была младше меня, ты вдруг зазвучала повелительно, типа, чтобы я подчинился тебе, и тогда я встал и сказал, йес, мэм, майор Том Мемфис, что сначала рассмешило тебя, а потом ты заплакала, а потом опять засмеялась, и так много раз по кругу, так все наши чувства и наши тела меняются, как меняется ветер, и в тот момент мы услышали, как грохочет в небе, и мы посмотрели вверх и увидели, как грозовые тучи собирались впереди прямо перед нами, они еще были далеко, но уже ближе, чем раньше, и мы увидели, как молния раскалывает огромный купол неба, как будто оно яйцо, и орлов тоже, теперь мы видели их невооруженными глазами, пускай всего лишь малюсенькими точечками, они похожи на рукавицы, которые растерялись и ищут на земле свою потерянную пару, сказала ты, а потом мы увидели, как ударяет еще одна молния, еще ярче первой, и потерянные дети ее тоже видят, пока бредут пустыней, лучащейся светом и однообразно-повторяющейся, стараясь расслышать звуки грома, который должен последовать за вспышкой молнии, но слышат только монотонное шарканье собственных шагов по песку и продолжают брести вперед, и хотя дорога через пустынные равнины идет все время прямо, они чувствуют, что каким-то образом нисходят, опускаются, особенно сейчас, когда знойный воздух остался у них за спиной, а они с каждым шагом все глубже погружаются в раскаленный зной уже без капли воздуха, в самую нижнюю точку долины, имеющую форму чаши, где обнаруживают заброшенную деревеньку, часа в четыре дня, в тот вечерний час, когда в селениях дети выбегают играть на улицы, только никогошеньки в этой деревне нет, и царит безмолвие, разве что на их собственные шаги откликаются пустынным эхом стены, пунцовые от заходящего солнца, грузного, маслянистого, да одни только дома, старые и забытые, какие-то со щелястыми стенами и выбитыми окна, и в их провалах детям видны пустые спальни, обломки мебели, какой-то забытый скарб, подошва от туфли, треснувшая бутыль, вилка, и один из мальчиков, самый младший в их поредевшей ватаге, замечает розовую ковбойскую шляпу и берет ее себе, даром что шляпа грязна и потрепана, и нахлобучивает себе на голову, пока они идут заброшенной деревенькой посреди россыпей разбитых саманных блоков, поросших редкой травой, и они рвут эту траву руками и пихают себе в рот, ее кисловатый вкус заставляет их плеваться и давиться, и пока они плюются и давятся, слух младшей девочки улавливает какой-то иной звук, похожий на шепот голосов, она со всех сторон слышит произносимые шепотом слова, но где же рты, вышептывающие их, и другой мальчик, младше нее, который теперь щеголяет в розовой шляпе, тоже слышит их, хотя помалкивает об этом, а про себя думает-приговаривает, ты слушай, слушай, сердце мое, как некогда только святые слушали, и в этой шепчущей тишине оба они, девочка и мальчик, младшие из четверых, слушают глубинные эха вещей и людей,