Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

Антуан ждал, взмокнув от пота, задыхаясь, щуря глаза. Он неотрывно смотрел на иглу.

Наконец перевел взгляд на ампулу.

— Сколько?

— Почти пол-литра.

— А как пульс?

Врач молча покачал головой.

Еще пять минут прошли все в той же невыносимой тревоге.

Антуан снова вскинул глаза на ампулу.

— Сколько?

— Осталось треть литра.

— А как пульс?

Врач ответил неуверенно:

— Не знаю. По-моему… начинает… чуть-чуть восстанавливаться…

— Сосчитать можете?

Пауза.

— Нет.

«Только бы пульс восстановился… — подумал Антуан. Он отдал бы десять лет жизни, только бы оживить это маленькое помертвевшее тело. — Сколько же ей лет? Семь?.. Если я ее спасу, то лет через десять, не больше, она схватит в этой дыре туберкулез. Но спасу ли? Сейчас она на грани — на последней грани. Черт подери, ведь я же сделал все! Раствор проходит. Но слишком поздно… Подождем еще… Больше ничего нельзя сделать, больше ничего нельзя предпринять; будем ждать… А рыжеволосая держалась отлично. Красивая она. Так, значит, она не мать. Тогда кто же? Господин Шаль ни разу ни словом не обмолвился обо всех этих людях. Ведь не дочка же она ему? Ничего не понимаю. А какие замашки у старухи!.. Во всяком случае, все отсюда убрались. Как-то сразу берешь власть над людьми. Вмиг поняли, с кем имеют дело. Вот оно воздействие сильной личности!.. Да, добиться бы успеха… А добьюсь ли я успеха? Вряд ли, должно быть, она потеряла слишком много крови, когда ее переносили. Так или иначе, сейчас нет никаких признаков улучшения. Черт знает что!»

Он взглянул на обескровленные губы, на два золотистых полоска, которые по-прежнему время от времени колыхались! Ему даже почудилось, что дыхание стало более заметным. Вероятно, самообман? Прошло с полминуты. И вдруг тихий вздох приподнял, казалось, грудь ребенка и замер, словно исчерпав остаток жизненных сил. На миг Антуан застыл в тревоге, не сводя глаз с девочки. Нет, она по-прежнему дышала. Оставалось лишь одно — ждать, ждать и ждать.

Еще минута — и снова вздох, теперь почти явственный.

— Сколько?

— Ампула почти пуста.

— А как пульс? Восстанавливается?

— Да.

Антуан облегченно вздохнул.

— Сосчитать можете?

Врач вынул часы, поправил пенсне, помолчал минуту и произнес:

— Сто сорок… Возможно, и сто пятьдесят.

— Лучше, чем ничего, — невольно вырвалось у Антуана.

Всеми силами он оборонялся от того всемогущего чувства избавления, которое уже овладевало им. Да ведь он же не грезит, улучшение явное. Дыхание становится все ровнее. Ему пришлось сделать усилие, чтобы не сорваться с места, — так по-мальчишески захотелось ему засвистеть, запеть… «Лучше-чем-ни-че-го — та-та, та-та», — промурлыкал он про себя на мотив, который неотступно преследовал его с самого утра. «В сердце моем… в сердце моем… дремлет… та-та… А что же дремлет? Ах да, вспомнил — свет луны!» — внезапно подумал он. — «Свет луны! Свет луны весенней!»

В сердце моем дремлет свет лу-ны,Дивный свет лу-ны ве-сен-ней…

На душе у него вдруг стало легко и по-настоящему радостно.

«А малышка спасена, — подумал он. — Должна быть спасена!»

Дивный свет лу-ны ве-сен-ней!..

— Ампула пуста, — сообщил врач.

— Превосходно!

В этот миг девочка, с которой он не сводил глаз, передернулась всем телом. Антуан с наигранной веселостью обернулся к молодой женщине, — та уже с четверть часа стояла, прислонившись к буфету, и ни разу не шелохнулась.

— Ну-с, сударыня, мы, кажется, заснули? — поддразнил он ее. — А где же грелка? — Он чуть не улыбнулся, увидев, как она поражена. — Именно так, сударыня, грелка, да погорячее, чтобы согреть ей ножки!

Радостно сверкнув глазами, она быстро вышла.

А тем временем Антуан наклонился, с особенной осторожностью и нежностью извлек иглу и, взяв кончиками пальцев кусок марли, наложил на ранку. Затем он ощупал детскую ручонку, кисть которой по-прежнему безжизненно никла.

— Введем еще одну ампулу камфоры, голубчик, на всякий случай; и на том — конец игре. — И он добавил сквозь зубы: — Но я ничуть не удивлюсь, если все кончится хорошо. — И снова какая-то сила, какая-то веселая сила захлестнула его.

Тут вернулась молодая женщина, неся в руках кувшин. Она постояла, не зная, как поступить; но он молчал, и она подошла к ногам девочки.

— Не так, сударыня, — проговорил Антуан все тем же грубоватым и веселым тоном. — Вы ее обожжете! Давайте-ка сюда. Подумать только, мне приходится вас учить, как надо завертывать грелку! — И, на этот раз улыбаясь, он взял скатанную салфетку, валявшуюся на буфете, снял с нее кольцо, отшвырнул его в сторону и, обернув салфеткой кувшин, плотно приставил его к ногам девочки. А рыжеволосая все смотрела и смотрела на него, удивленная юношеской улыбкой, от которой лицо его сразу помолодело.

— Девочка… спасена? — отважилась спросить она.

Он не решился дать утвердительный ответ и проворчал:

— Узнаете через час.

Она не поддалась на обман. И смело посмотрела на него, не скрывая восхищения.

«Что же здесь делает эта красотка?» — В третий раз задался вопросом Антуан и, указывая на дверь, спросил:

— А где все остальные?

Она чуть заметно усмехнулась:

— Ждут.

— Успокойте их немного, уговорите лечь. Пусть идут спать. Да и вам, сударыня, тоже следует отдохнуть.

— О, я-то что.. — шепнула она, уходя.

— Перенесем малютку на кровать, — предложил Антуан доктору, — Понесем так же, как прежде, поддержите ее ногу. Уберите валик; пусть голова лежит вровень с телом. Ну а теперь самое время сделать одно приспособление. Дайте-ка мне салфетку. И бечевку от свертка. Сейчас мы соорудим аппарат для вытяжения. Протяните бечевку между перекладинами кровати. Так, хорошо. Удобная штука — железные кровати. Теперь нам нужен груз — любой! Ну хотя бы вот этот котелок. А еще лучше — вот тот утюг. Здесь есть все, что душе угодно. Ну да, он самый, давайте-ка его сюда. Вот так! А завтра все усовершенствуем. Для небольшого вытяжения пока довольно и этого… Согласны?

Врач не отвечал. Он во все глаза глядел на Антуана, — так, должно быть, смотрела Марфа на Спасителя, когда Лазарь поднялся{53} из гроба. Он приоткрыл было рот. Но сказал лишь одно:

— Можно… уложить вашу сумку? — И в робком его тоне сквозило такое желание услужить, доказать свою преданность, что Антуан почувствовал упоение властью. Они были одни в комнате. Он подошел к молодому человеку и заглянул ему в глаза.

— Отличный вы парень, дружище.

У врача перехватило дыхание. Антуан, смущенный еще больше, чем его юный коллега, не дал ему вымолвить ни слова.

— А теперь отправляйтесь домой, голубчик. Час уже поздний. Нам незачем оставаться здесь вдвоем. — Тут он чуть поколебался: — Я полагаю, теперь уже можно сказать, что она спасена. Так я полагаю. Однако на всякий случай я останусь здесь на ночь, конечно, только с вашего разрешения… — продолжал Антуан, — ибо помню, что это ваша больная. Именно так. Я вмешался по необходимости, потому что этого потребовали показания. Не так ли? Но с завтрашнего дня я передаю малютку в ваши руки. И совершенно спокойно — руки эти отличные. — С этими словами он проводил врача до дверей. — Если можно, загляните сюда к двенадцати часам, — добавил он. — Я приду прямо из больницы. Вместе и обсудим, как лечить ее дальше.

— Мэтр, я… я так счастлив, что мог…

Антуана впервые величали «мэтром». И он, упиваясь воскуренным ему фимиамом, в неудержимом порыве протянул молодому человеку обе руки. Но тотчас же овладел собой.

— Да нет же, я не мэтр, — сказал он, и голос его дрогнул. — Нет, голубчик мой, я ученик, подмастерье, простой подмастерье. Как вы. Как другие. Как все. Пробуем, нащупываем… Делаем все, что в силах сделать; и то уже благо.

Антуан с каким-то нетерпением ждал, чтобы молодой врач ушел. Может быть, ему хотелось остаться одному? Но лицо его оживилось, когда он услышал шаги молодой женщины, возвращавшейся в комнату.

— А вы что же, не собираетесь отдыхать?

— Да нет, доктор.

Переубеждать ее он не стал.

Больная застонала; она икнула, и ее стошнило.

— Умница ты, Дедетта! — сказал Антуан. — Очень хорошо! — Он пощупал ее пульс: — Сто двадцать. Ей становится все лучше и лучше. — Он без улыбки взглянул на женщину: — Теперь я уже твердо уверен, что мы одержали победу.

Она ничего не ответила, но он почувствовал, что она ему верит. Ему явно хотелось поговорить с ней, но он не знал, с чего начать.

— Вы вели себя мужественно, — сказал он. И, как всегда, когда смущался, дерзко пошел к цели: — А какое отношение вы имеете к этой семье?