Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

— Дедетта… Дедетта…

— Жюль! — осек его кто-то визгливым и властным голосом.

Сначала в глаза Антуану бросилась только лампа, — ее обеими руками держала женщина в розовом пеньюаре, — копна ее рыжих волос, лоб и шея отливали глянцем на свету; чуть погодя он различил кровать, освещенную лампой, которую держала женщина, склоненные человеческие фигуры. Сумеречный свет, еще проникавший из окна, тускнел, касаясь ореола, сияющего вокруг лампы, комната утопала в полумраке, и все в ней казалось нереальным. Антуан помог г-ну Шалю сесть и приблизился к кровати. Какой-то молодой человек в пенсне, даже не сняв шляпы, низко наклонился над девочкой и разрезал ножницами окровавленную одежду; девочка лежала, запрокинув голову на валик, и ее лицо еле виднелось под разметавшимися волосами. Врачу помогала немолодая женщина, стоявшая на коленях.

— Жива? — спросил Антуан.

Врач обернулся, заметил его, отер лоб и, запнувшись, нерешительно ответил:

— Да…

— Господин Шаль был у меня, когда за ним приехали, — объяснил Антуан, — я захватил все, что необходимо для оказания первой помощи. Доктор Тибо, — добавил он вполголоса, — главный врач Педиатрической клиники.

Врач выпрямился и хотел уступить ему место.

— Продолжайте, продолжайте, — остановил его Антуан, отступая на шаг. — Пульс?

— Почти не прощупывается, — ответил врач, поспешно принимаясь за дело.

Антуан посмотрел на молодую рыжеволосую женщину и, встретив ее тревожный взгляд, произнес:

— Сударыня, следовало бы позвонить на пост Скорой помощи и безотлагательно перевести вашего ребенка ко мне в больницу.

— Ни за что! — раздался чей-то резкий голос.

И только тут Антуан заметил, что у изголовья кровати стоит женщина преклонных лет, вероятно, бабушка, и смотрит на него зорко, по-крестьянски, своими водянистыми глазами: крючковатый нос, черты лица, говорящие о своеволии, словно всплыли из океана застывшего жира, последние волны которого складками залегли на шее.

— Вот что, хоть мы вроде бы и бедняки, — продолжала она с ханжеским смирением в голосе, — да умирать-то все же хотим у себя в постели. Дедетту в больницу не отдадим.

— Но отчего же, сударыня? — допытывался Антуан.

Она вытянула шею, выставила вперед подбородок и словно отрубила унылым и в то же время непреклонным тоном:

— Уж такова наша воля!

Антуан поискал глазами молодую женщину, — она отгоняла мух, назойливо облеплявших ее лицо, озаренное светом, и своего мнения не высказывала. Тогда он решил призвать на помощь г-на Шаля. Бедняга сполз со стула, на который Антуан перед тем усадил его, и, стоя на коленях, сжимал руками голову, только бы ничего не слышать, ничего не видеть. Старуха следила за каждым жестом Антуана, тотчас же отгадала его намерение и сказала, опередив его:

— Верно ведь, Жюль?

Господин Шаль вздрогнул:

— Верно, мамаша.

На ее лице появилось самодовольное выражение, и она продолжала с материнской строгостью:

— Нечего тебе тут, Жюль, делать. Ступай лучше к себе в спальню.

Жалкий старик вскинул свое бледное лицо; глаза его моргали за стеклами очков. Спорить он не стал, поднялся и на цыпочках ушел из комнаты.

Антуан кусал губы, соображая, стоит ли ему пускаться в пререкания, а сам уже снял пиджак и закатывал рукава рубашки; потом он опустился на колени у кровати. Почти всегда, обдумывая какой-нибудь вопрос, он одновременно начинал действовать, до того не по характеру ему было долго взвешивать все «за» и «против», до того не терпелось скорее принять решение. Быстро и отважно приняться за дело было для него важнее, чем избежать ошибки: размышление служило ему только средством, толкающим к действию, пусть даже и преждевременному.

Когда с помощью врача и другой старухи, которая все время дрожала, он освободил девочку от одежды, обнажилось детское худенькое тельце, бескровное, землистое. Должно быть, трехколесный велосипед сбил и подмял девочку на полном ходу, потому что вся она была в кровоподтеках, а вдоль бедра, от самого таза до колена, тянулась наискось темная полоса.

— Правая, — уточнил врач.

И в самом деле, правая стопа была вывихнута, повернута внутрь, а окровавленная нога скривилась и казалась короче левой.

— Перелом бедренной кости? — нерешительно произнес врач.

Антуан не ответил. Он размышлял. «Слишком глубокий шок, — думал он, — стало быть, наверняка причина иная. Но какая же именно?»

Он ощупал коленную чашечку, потом его пальцы стали медленно двигаться вверх, обследуя бедро; и вдруг из неприметной ранки на внутренней стороне ноги несколькими сантиметрами выше колена, струей хлынула кровь.

— Так и есть, — сказал Антуан.

— Бедренная артерия? — воскликнул молодой врач.

Антуан стремительно поднялся с колен.

Мысль, что он должен один, самостоятельно принять решение, вызвала у него прилив энергии; как всегда, в присутствии посторонних он особенно остро ощущал свое могущество. «К хирургу? — мысленно задался он вопросом. — Нет; она умрет по дороге в больницу. Тогда кто же? Я? Видно, придется. Иного выхода нет».

— Думаете попытаться наложить жгут? — спросил доктор, которого удручало молчание Антуана.

Но Антуан и не собирался отвечать. «Безусловно, и не теряя ни минуты, — подумал он, — быть может, и так уже поздно! — Он зорко оглядел комнату. — Наложить жгут. Но из чего его сделать? Ну-ка, посмотрим: на рыжей пояса нет; на занавесках нет подхватов. Где найти эластичную ткань? Да вот она!» И он мигом сбросил с себя жилет, отстегнул подтяжки, рывком разорвал их, снова опустился на колени и, свив тугой жгут, стянул бедро у самого верха.

— Так. Две минуты передышки, — сказал он, вставая. Пот заливал его щеки. Он чувствовал, что на него устремлены все взгляды. — Она погибнет, если ее не оперировать сейчас же, — отчеканил он. — Попытаемся.

И все отошли от кровати, даже женщина, державшая лампу, даже молодой врач, пребывавший в смятении.

Антуан стиснул челюсти, и его взгляд, сосредоточенный и жесткий, казалось, обращен был вовнутрь. «Главное — спокойствие! — приказал он себе. — Как же стол? А, тот круглый, который я видел, когда шел сюда».

— Посветите-ка мне, — крикнул он молодой женщине. — А вы со мной, — добавил он, обращаясь к доктору.

Быстрым шагом он вошел в соседнюю комнату. «Так. Это будет операционная, — соображал он. Смахнул со стола приборы, сложил стопкой тарелки. — Здесь поставим лампу. — Он завладел помещением, как полководец полем битвы. — А теперь девочку сюда». Он вернулся в комнату; доктор и молодая женщина следили за всеми его движениями и шли за ним по пятам. Он указал врачу на девочку:

— Я возьму ее на руки. Она невесома. А вы поддерживайте ногу.

Он подсунул руки под спину девочки, которая чуть слышно застонала, и перенес ее на стол. Затем взял из рук рыжеволосой лампу, снял абажур и водрузил лампу на стопу тарелок. «Удивительный я человечина», — успел он подумать, оглядывая все вокруг. Лампа пылала, как раскаленный горн, и свет ее выхватывал из багрового сумрака лишь яркое лицо рыжеволосой и пенсне врача; безжалостный свет падал на тельце девочки; руки ее и ноги временами судорожно подергивались. В воздухе носились мухи, словно подстегнутые грозой. Антуан обливался потом от жары и тревоги. «Выдержит ли она операцию?» — спрашивал он себя. Но какая-то сила, которую он и не пытался определить, уже подхватила его. Никогда еще не бывал он так уверен в себе.

Он схватил сумку и, вынув оттуда пузырек с хлороформом и бинты, передал ее врачу.

— Выложите все куда-нибудь. Хоть на буфет. Снимите швейную машину. Разложите все по порядку.

Затем, обернувшись с пузырьком в руке, он увидел в темном проеме двери чьи-то фигуры: там неподвижно стояли обе старухи. Одна из них — мать г-на Шаля — уставилась на него расширенными совиными глазами. Другая зажимала руками рот.

— Уходите отсюда! — приказал он. А когда они, пятясь, отступили в темную комнату, где стояла кровать, он указал рукой в противоположную сторону: — Нет! Подальше. Вон туда!

Они повиновались, прошли в другой конец комнаты и молча исчезли.

— Постойте, вы останьтесь! — воскликнул он с досадой, обращаясь к рыжеволосой, которая собралась было пойти вслед за ними.

Она круто повернулась. На миг он задержал на ней взгляд: лицо у нее было красивое, пожалуй, чуть полное; вероятно, горе облагородило его, придав выражение какой-то сдержанности, зрелости; это понравилось Антуану. И невольно он подумал: «Бедная женщина! Но она мне понадобится».

— Вы мать? — спросил он.

Она покачала головой:

— Нет.

— Ах, так, тем лучше. — С этими словами он смочил марлю и, проворно расправив, положил на нос девочке. — Ну, а теперь станьте здесь и возьмите вот это, — проговорил он, передавая ей пузырек. — Когда я подам знак, смочите еще.