Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс

В тот понедельник раскрылось кое-что новенькое. Ален Ланье, подтвердив еще раз, что в ночь несчастья Дюмангаро спускался с полуюта на палубу, добавил к этому на перекрестном допросе, что накануне видел, как третий помощник подошел к стоящей на палубе в одиночестве госпоже Фитаман. Она не желала, казалось, с ним разговаривать, он настаивал, а под конец положил ей руки на плечи, на что госпожа Фитаман реагировала очень сердито. Она сказала тогда лейтенанту несколько слов, которых боцман не разобрал. Но господин Дюмангаро, уже удаляясь, злобно бросил в ответ: «Мы еще с вами поговорим» или «Мы еще с вами встретимся».

Не почувствовала ли госпожа Фитаман какую-то рыскающую совсем уже рядом опасность и не поэтому ли написала письмо перед тем, как подняться назавтра на палубу? Или она испугалась, что по прибытии на Иль-де-Франс слух о ее поведении дойдет до ушей мужа? Не пригрозили ли ей, что все расскажут ее благоверному, из-за чего она и решила покончить с собой? Опять не могла я найти никакой путеводной нити и подумала, что не найду ее никогда.

— К чему сводится вся ситуация? — рассуждал нотариус. — Женщина умерла, а никто не несет за это ответственности, разве что будет доказано, что ее убили. Но ведь этого обвинения ни один человек не высказал вслух. Остается самоубийство либо несчастный случай. Если отбросить несчастный случай, получается самоубийство. Но почему? На это нет ни единого указания. Прочие обвинения, выдвинутые против капитана лишь господином Дюмангаро, у которого были кое-какие поводы питать к нему неприязнь, никем не подтверждены. Кое-кто, возможно, о чем-то и умолчал, но трибунал выносит суждение, опираясь на то, что стало ему известно. А то, что скрыто в тени…

Но существенно именно то, что скрыто в тени, а так поди знай, чем все это кончится. Будучи в самом центре событий, я шла ощупью. Одним-единственным словом я изменила свою судьбу, и мне приходилось двигаться в том направлении, которое предрешил мой отказ в канцелярии. Двигаться не торопясь. И запасшись большим терпением.

— Они должны были ненавидеть одна другую, — сказала госпожа Дюкло. — Каждая претендовала на первое место, делая все, чтобы либо на нем удержаться, либо его занять. Верх взяла та, что осталась в живых.

— Вот уж в этом я не уверена, — сказала я. — Тень обладает куда большей властью. Иные думают, что, уходя из жизни, кто-то ставит на себе крест, но не всегда это так. Тень способна сшибить этот крест, проникнуть в любую щель и всех одолеть. Что ныне и делает госпожа Фитаман. Хотела она того или нет, не кто иной, как она играет первую скрипку на этой сцене.

— Да что это вы! — воскликнул нотариус. — Армель, вы меня удивляете. А вас, мой друг, разве нет?

— Нет, — ответила госпожа Дюкло. — Армель вообще очень скрытная, вы не заметили? Порой даже кажется, что ее главная жизнь протекает где-то в сторонке от нашей… на облаках!

— Уверяю вас, я обеими ногами стою на земле.

Господин Дюкло взглянул на меня, изрядно обеспокоенный.

— Скажите, зачем вы сюда приехали?

— Право, не знаю. Когда-нибудь да узнаю, наверное… Сейчас все как-то запутанно, смутно. Туман меня обволакивает, да, да, это очень удачный образ.

Между тем погода стояла чудесная. Достаточно было выглянуть из окна, чтобы убедиться в этом. Чистое голубое небо, остренький юго-восточный ветер, прокладывавший себе путь от моря до площади. Я представляла себе корабли, стоящие на якорях, «Стойкого» у побережья острова Бондарей, людей, суетящихся вокруг его накрененного корпуса. И на борту, подле нашей каюты…

— Но что он такое, этот ваш капитан? — внезапно спросила госпожа Дюкло. Она не сказала: кто он такой? Она сказала: что он такое? — С тех пор как он здесь, все только вокруг его особы и вертится.

— Все вертится вокруг того, что о нем плетут или стараются наплести, — ответила я.

Я сказала неправду, не полную правду. Он был человек, непохожий на остальных, я это знала. Едва лишь он появлялся, эти другие мстили ему, кто как может. Он словно существовал где-то вне действительности, и все-таки приходилось быть с ним всегда начеку. Он победит на процессе, я в этом не сомневалась. А вот выйдет ли он из суда весь в обидах и ярости или же холодно высокомерный — это мне было пока неизвестно.

Что до меня, то мне ничего иного не оставалось, как возвращаться во Францию. Все-таки я проделала изумительное путешествие! С этой последней мыслью я и заснула.

Да, изумительное путешествие, часто под небом, окутанным мглистыми тучами, среди вони дегтя и пеньковых канатов, перемежаемое восходами и заходами то луны, то солнца, наполненное шумом моря и ветра… Во всем этом были и хорошие стороны.

Процесс подходил к концу. Были заслушаны показания двадцати двух свидетелей. Оставалось лишь допросить одного юнгу, Оливье Назера, и плотника Жюльена Маэ, который лежал в больнице.

Оливье Назер заявил, что, насколько ему известно, капитан ни разу не вышел ни из физического, ни из душевного равновесия, в чем он готов поклясться, поскольку обслуживал его каюту. Однако в ту ночь он застал капитана плачущим.

Во время второго завтрака нотариус стал по своей привычке обсуждать и это свидетельство.

— Когда уже все считали допрос оконченным, королевский прокурор внезапно спросил, не слышал ли юнга чего-нибудь про письмо.

— Про какое письмо? — спросила я.

Я поставила блюдо на стол.

— Точно так спросил и свидетель: какое письмо? Ну, тут прокурор немножко попал впросак. Оставь госпожа Фитаман письмо, самоубийство тем самым было бы установлено да и причина его была бы ясна.

— Можно построить столько гипотез! — сказала госпожа Дюкло. — А тайна, боюсь, никогда не будет раскрыта.

— Кто знает, — сказала я.

Нотариус с женой вперили в меня любопытный взгляд.

— Если вам что-то известно, Армель, надо это сказать. Нехорошо