Плачь, Маргарита - Елена Съянова

— Прости, Карин, — произнес он. — Потерпи, дорогая, Я все здесь сделаю красиво, очень красиво — для тебя.

На похоронах царило безмолвие. Даже монотонный голос священника, казалось, не нарушает его. Сам Геринг выглядел, точно замороженный. К нему никто не решался приблизиться.

Роберт Лей, приехавший позже других, вошел в мавзолей, когда гроб уже собирались заколачивать. Лей не знал, в каком состоянии пребывает вдовец; простившись с Карин, он подошел к Герману и крепко обнял его за плечи. Это оказалось именно то, в чем нуждался Герман. Отвернувшись от закрытого уже гроба, он уткнулся в плечо Роберту и разрыдался. Слезы принесли облегчение.

Поминальный ужин был полон светлой грусти, ласковых воспоминаний о преданной Карин, и никто больше не опасался смертельно ранить сердце вдовца проникновенными словами. Герману как будто даже хотелось теперь слушать и говорить о ней, говорить и слушать до бесконечности.

Поздно вечером, когда присутствующие на похоронах немногочисленные дамы удалились, Геринг остался в мужской компании и сильно напился, а с ним заодно — Геббельс и Пуци. Остальные остались трезвы.

Дольше других засиделись Гесс и Лей. Они не разговаривали; оба словно ждали чего-то, проявляя выдержку. Со времени ночной «исповеди» Лея они говорили друг с другом только по делу, каждый раз чувствуя неловкость — не от произносимых, а от не сказанных слов. Наконец Рудольф ушел, так и не вымолвив ни слова, но, дойдя до двери, за которой ждала его Эльза, вдруг взял и вернулся. Роберт не удивился. Он поднял на Гесса обведенные тенями глаза и молча наполнил две маленькие рюмки, чтобы еще раз помянуть Карин, душа которой, казалось, витала сейчас над ними, не спящими.

Потом он протянул Гессу незапечатанный конверт.

— Передашь ей?

— Спасибо и на этом, — не удержался Рудольф. — Как твой отпуск?

— Как видишь.

— Вижу, что ты на тень стал похож.

— Можно задать тебе вопрос?

— Спрашивай.

— Фюрер… успокоился?

Рудольф отрицательно покачал головой:

— А ему сейчас нужны силы. Много сил.

— Я могу что-нибудь сделать?

— Не знаю, Роберт. Поговори с Ангеликой. Ты умеешь… с женщинами.

— Я сейчас на женские лица смотреть не могу.

— Вот так признание! — поразился Рудольф. — Но я понимаю.

— Спасибо и на этом. Я поговорю.

Они расстались. У обоих сделалось легче на душе. Облегчение испытала и Эльза, которой муж сказал о намерении Лея повлиять на Ангелику. Конечно, ничего от этого «влияния» Эльза не ждала; разве только — что попытка будет сделана, и это, быть может, примирит Рудольфа с реальностью, в которой вина Роберта столь же эфемерна, как вина ветра, сдувшего пыльцу с цветов.

Маргарита и Ангелика прилетели из Мюнхена вместе с остальными. Во время похорон Карин они находились в берлинской квартире Хаусхоферов, где обычно останавливались Рудольф и Эльза, когда приезжали в столицу. И хотя целый этаж «Кайзергофа» был снят партией для нужд фюрера и его соратников, Гесс не стал спорить с сестрой, заявившей, что ни она, ни Ангелика не станут жить, как арестантки, в набитом охраной «Кайзергофе».

Старшие Хаусхоферы оставались в Мюнхене, младшие работали за границей, и девушки были одни под невидимой охраной СС и бдительной Берты, которая, выполняя приказ хозяина, громко оповещала обо всем, что казалось ей подозрительным, в том числе и о шастающем мимо входной двери консьержкином коте.

Гиммлер и Лей возвратились в Берлин раньше остальных и сразу направились в штаб СС, официально занимавшийся сбором разведывательных данных; просмотрев их, Лей сказал, что прерывает свой отпуск и берет на себя ответственность немедленно, не теряя ни минуты, вызвать из Мюнхена и Кельна верные фюреру, надежные части СА На лице Гиммлера было написано: «Не подождать ли до завтра, пока не вернется фюрер»… Но, преодолев колебания, он твердо сказал Лею, что готов разделить с ним эту ответственность. В «игру» ненавязчиво вошел Борман, прибывший с тайным поручением от Дельюге, который заявлял о своей полной лояльности Мюнхену, несмотря на видимость взаимоотношений с бунтарем Штеннесом.

Каким образом Борман ухитрился сделаться посредником в таком деле, осталось во мраке неизвестности; информация же, безусловно, предназначалась для передачи лично фюреру. Однако Мартин снова пошел на риск. Видя, как твердо опытный и властный Лей взял под свой контроль и впрямь на глазах вызревшую ситуацию, Борман открыл ему «карту Дельюге» и вместе с Гиммлером попал в число ответственных за все принимаемые до возвращения фюрера меры.

Только поздно вечером Лей добрался наконец до дома Хаусхоферов, чтобы осуществить то, ради чего он, собственно говоря, и приехал раньше коллег, — поговорить со строптивой Ангеликой. О чем? Он понятия не имел. Ему нелепа казалась сама мысль о подобном разговоре, и он не мог представить, как его начнет. Роберт долго ездил по городу в поисках не закрывшегося еще цветочного магазина и наконец купил две корзинки чудесных свежих фиалок, любимых цветов покойной Карин.

Он не стал предупреждать девушек о визите, а просто поднялся на второй этаж и позвонил в дверь. Дружелюбно тявкнула Берта. Дверь открыла Маргарита, рядом с нею стояла Ангелика. И обе обрадовались ему совсем по-девчоночьи. Он видел, какое наслаждение доставили бедным затворницам простенькие фиалки, как девушки сразу ожили и повеселели. Гели, впрочем, тут же попыталась стушеваться. Роберт ее не удерживал и позволил себе некоторое время побыть с Маргаритой наедине.

В огромной квартире девушки обжили для себя лишь две комнаты — спальню на двоих и маленькую гостиную. Всюду чувствовался приоритет и доминирующий вкус Маргариты. Она обладала умением, редким, увы, даже среди взлелеянных любящей матерью немецких девочек, — совмещать порядок с индивидуальностью, избегая пошлости. Безалаберная же Ангелика — очевидно, борясь с собою — продолжала сеять хаос. Огрызок яблока на рояле, мятая кофточка на стуле, ноты на подоконнике — всего этого Гели попросту не замечала, а заметив, приходила в ужас, понимая, сколько таких огрехов постоянно исправляет за нею аккуратная Маргарита.

Роберт, заехавший всего на час-два, сразу почувствовал, что попал в дом, где царит женщина. Собравшись умыться, он увидел наполненную горячую ванну, испаряющую тропические ароматы; надеясь выпить кофе, обнаружил в гостиной роскошный ужин и ненавязчивое присутствие устроившейся напротив него с бокалом вина Маргариты.

За час он прекрасно отдохнул, и в голову опять поползли крамольные мысли о том, что ничего лучшего в жизни и желать не стоило бы, но, по несносной семейной склонности всех Гессов к противоречию, именно в эти счастливые мгновения Грета задала вопрос о непорядке в рядах СА.

— Откуда вы знаете? — удивился Лей.

— Из газет. Мы берем у охранников.

— Значит, фройлейн Раубаль тоже в курсе дела?

— Я ей рассказываю. Мне кажется, я догадываюсь о большем, чем пишут. Что-то произойдет, да? Опять драка? Я вообще не понимаю, что такое СА — армия, полиция, банда?

Лей улыбнулся.

— СА — структура, не имеющая аналогов. Она временна, и время ее, похоже, подходит к концу. Еще года два, три… Но драка будет! И на этот раз я не оставлю поле боя — я тебе обещаю.

— Как приятно это слышать, — съязвила Маргарита.

Роберт перестал улыбаться. Она глядела дерзко, насмешливо, с вызовом. Такого взгляда он еще не замечал у нее.

— Грета, обстановка в самом деле непростая. Лучше бы вам было остаться в Мюнхене.

— Нам с Ангеликой?

— Эльзе тоже. Я отчего-то беспокоюсь за нее. — Он закурил, несколько раз затянулся, поискал, куда бы стряхнуть пепел. Она подвинула к нему пепельницу.

— Эльза хочет быть с Рудольфом. Я — с тобой. А Гели… — Она запнулась. — Ей, наверное, следует поддержать дядю?

— Ты смогла бы ей это объяснить?

— Я попробую.

— Странно.

— Что?

— Я этой помощи не ожидал от тебя.

— Грешно надеяться на счастье, зная, что оно кому-то принесет боль.

— Это она так рассуждает?

— Рассуждаю я. Она так чувствует.

— Замечательно! И очень верно. Значит, ты с ней поговоришь? Очень хорошо. — Он затушил сигарету и встал. — Где здесь телефон?

Она молча отвела его в кабинет и зажгла там настольную лампу. Рассеянный свет упал на ее лицо — обиженно-печальное.

— Ты останешься!

Он хотел сказать, что должен уехать, потому что его ждут дела, но потом подумал, что честнее было бы ответить, что не останется, потому что слишком хочет этого, и в результате ничего не сказал, а только кивнул ей и снял трубку. Маргарита вышла. Пока он говорил по телефону, она зажгла камин в одной из спален, постелила постель и, оставив там свет, успела выйти до того, как он вошел в уютную, пахнущую свежим бельем комнату. И что же дальше? Он ляжет спать, утром позавтракает, поцелует ее и уедет? Нет, не может быть!