Другая королева - Филиппа Грегори

Похоже, наши несчастья окончены. Восстание в Норидже подавлено со стремительной жестокостью, а те католики, что слышали о папской булле против Елизаветы, не торопятся совать голову в петлю. Норфолка выпустят из Тауэра. Сесил сам высказался, что, пусть его проступок и велик, преступления его не составляют измены. Он не предстанет перед судом и не получит смертного приговора. Я чувствую куда большее облегчение, чем показываю Бесс, когда она мне рассказывает.

– Ты недоволен? – озадаченно спрашивает она.

– Доволен, – тихо отвечаю я.

– Я думала, ты будешь рад. Если Норфолка не обвиняют, значит, и на тебе тени нет, ведь ты сделал куда меньше.

– Меня не это радует, – говорю я.

Меня раздражает то, что она предполагает, что я думаю только о своей безопасности. Но она меня постоянно раздражает в эти дни. Она ни слова не может сказать, чтобы меня не задеть. И пусть я знаю, что это несправедливо, даже то, как она входит в комнату, заставляет меня скрипеть зубами. Она как-то ставит ноги – тяжело, как баба, идущая на рынок, и она вечно таскает с собой расходные книги, она всегда так занята, так прилежно трудится, так умело. Она похожа на экономку, а не на графиню. В ней нет изящества. Она совершенно лишена изысканности.

Я знаю, знаю, что я чудовищно несправедлив к Бесс, обвиняя ее в том, что ей не хватает очарования женщины, выросшей при дворе и рожденной для величия. Я должен помнить, что женился на ней по собственному выбору, что она хороша собой, здорова и нрав у нее добрый. Нечестно сетовать, что она не так хороша, как одна из прекраснейших женщин в мире, и манеры у нее не как у королевы одного из изысканнейших дворов Европы. Но в доме у нас такое существо, такое совершенство улыбается мне каждое утро – как я могу ее не боготворить?

– Так что тебя радует? – ободряюще спрашивает Бесс. – Вести добрые, я полагаю. Я думала, ты будешь счастлив.

– Меня радует то, что мне не придется присутствовать на его суде.

– Его суде?

– Я ведь все еще глава суда пэров, – напоминаю я несколько желчно. – Что бы ни думал обо мне твой друг Сесил и что бы ни делал против меня, если бы мог. Я все еще глава суда, и если пэра судят за измену, я должен быть судьей, который слушает это дело.

– Я не подумала, – говорит она.

– Нет. Но если бы твой добрый друг Сесил отдал моего доброго друга Норфолка под суд, именно мне пришлось бы сидеть, глядя на топор, и вынести приговор. Пришлось бы сказать Норфолку, человеку, которого я знаю с тех пор, как он был мальчишкой, что я признаю его виновным, хотя знаю, что он невинен, и что его должны будут повесить, и выпотрошить заживо, и разрубить на куски. Думаешь, я этого не страшился?

Она моргает.

– Я не понимала.

– Нет, – говорю я. – Но когда Сесил нападает на старых лордов, таковы последствия. Нас всех раздирает его властолюбие. Люди, любившие друг друга всю жизнь, брошены друг против друга. Только вы с Сесилом этого не понимаете, потому что не видите в старых лордах братьев. Вновь пришедшим этого не понять. Вы ищете заговоры, вы не понимаете братства.

Бесс даже не защищается.

– Если бы Норфолк не заключил тайную помолвку с королевой Шотландии, он не попал бы в беду, – упрямо говорит она. – Это не имеет отношения к властолюбию Сесила. Это все вина самого Норфолка. Его собственное властолюбие. Возможно теперь, когда он отступился, мы все будем снова жить в мире.

– О чем ты, почему отступился? – спрашиваю я.

Ей приходится спрятать улыбку.

– Похоже, твой большой друг не слишком галантен со своей возлюбленной. Ведет он себя совсем не по-рыцарски. Он не только ее оставил и разорвал помолвку, он, судя по всему, предложил, чтобы она заняла его место в Тауэре, чтобы обеспечить его пристойное поведение. Похоже, в мире есть, по крайней мере, один мужчина, который не стремится за нее умереть. Тот, кто скорее отправит ее в Тауэр за измену. Тот, кто вполне готов уйти от нее, чтобы устроить свою жизнь благополучно – и совершенно без нее.

1570 год, июнь, Чатсуорт: Бесс

Женщине, которая пытается вести как должно хозяйство, нет покоя, если у нее гостья мотовка и муж дурак. Чем больше королеве дают свободы, тем больше мы тратим. Теперь мне сказали, что она может принимать гостей; и каждый жадный до зрелища зевака в королевстве приходит поглядеть, как она ест, и немножко угоститься сам. Один ее счет за вино в месяц выходит больше, чем мой за год. Я не могу даже начать подводить баланс, эти счета мне не по карману. Впервые в жизни я смотрю на книги не просто без удовольствия, но в совершенном отчаянии. Стопка счетов растет постоянно, а дохода она не приносит никакого.

Деньги так и улетают на королеву: ее излишества, слуги, кони, домашние животные, гонцы, стражи, шелк для вышивания, камчатная ткань на платья, полотно на постель, травы, масла, благовония для туалетного столика. Уголь для ее камина, лучшие восковые свечи, которые она жжет с середины дня до двух пополуночи. Она их жжет, пока спит, освещая пустые комнаты. У нее шелковые ковры на столе – она даже кладет мой лучший турецкий ковер на пол. Она требует особых продуктов на кухне, сахар и специи приходится везти из самого Лондона, особого мыла для стирки, особого крахмала для белья, особых подков для лошадей. Вино на стол, вино для слуг и – невероятно – лучшее белое вино для умывания. Мои расходные книги в случае с шотландской королевой – сплошная насмешка, в них только одна колонка: расход. На той стороне, где вписывают доходы, пусто. Даже пятидесяти двух фунтов в неделю, которые нам обещали, нет. Ничего. Нет страниц прихода, потому что прихода нет. Я начинаю думать, что и не будет, что так оно все и будет продолжаться, пока мы окончательно не разоримся.

А теперь я точно могу сказать, что мы разоримся. Ни один дом в стране не может содержать королеву с бесчисленными слугами, с бесконечными друзьями и приживалами. Чтобы содержать королеву, нужно быть королевством и обладать правом вводить налоги; а этого у нас нет. Когда-то мы были богатой парой, у нас были земли, аренда, шахты и корабли. Но во всех этих делах деньги приходят медленно, а уходят быстро. Я этот баланс удерживала превосходно. Но шотландская королева перевернула его вверх дном. Мы быстро, просто на удивление быстро нищаем.

Мне придется продать много земли. Тех маленьких займов и продаж, которыми я пробавлялась со времени нашего приезда сюда, больше не хватает. Мне придется поднять выплаты по закладным. Придется начать огораживать и задрать плату арендаторам, которые и так уже задолжали, потратив зиму на то, чтобы гоняться туда-сюда с северной армией, – и это тоже ее вина. Придется обложить дополнительными выплатами дома, где все еще нет мужчин: они сбежали из-за Марии Стюарт. Она вынуждает меня становиться суровой землевладелицей, а вина за это ляжет на меня. Мне придется отнимать общинные выгоны у добрых деревень и огораживать их под посевы. Сгонять людей с их полей и превращать их сады в овечьи пастбища. Я стану выжимать деньги из земли, как из мокрой тряпки. Не так ведут дела в хорошем поместье. Не так ведет себя хороший землевладелец. Я стану жадной из-за нужды в деньгах, и меня возненавидят, и станут обвинять, и скажут, что я – суровая хозяйка, жестокая охотница за деньгами.