Другая королева - Филиппа Грегори

Мы едем бок о бок, и он рассказывает мне о здешних местах, обращает мое внимание на детали пейзажа. Он многое знает о птицах и природе, не только о дичи, но и о певчих птицах, и о маленьких птичках в изгородях. Он любит землю, он привязан к ней, как местный житель, и он говорит мне, как называются цветы, и смеется, когда я пытаюсь выговорить их невозможные имена, вроде «подмаренник» и «звездчатка».

В эти дни мне разрешают ехать впереди охраны. Я снова королева со свитой, а не преступница с тюремщиками, и в кои-то веки мы едем на свежем воздухе, нас не тревожат спутники, нас не окружает толпа, поднимающая пыль. В каждой деревне, как всегда, на меня приходят посмотреть простые люди, иногда они собираются у виселицы на перекрестке, на которой качается в цепях тело человека, отдавшего жизнь за меня. Шрусбери хотел, чтобы мы проезжали мимо этих мрачных марионеток побыстрее, но я придерживаю коня и даю людям увидеть, как перекрещусь, склоню голову и помолюсь за душу доброго человека, умершего за истинную веру и истинную королеву.

Почти в каждой деревне я вижу быстрые движения, которыми крестятся добрые люди, и губы их шепчут славу Марии. Это мои люди, я их королева. Елизавета и ее армия предателей один раз нас одолели, но больше нас не победят. И мы придем снова. Мы придем под знаменем папы. Мы будем непобедимы. В этом она может быть уверена.

– Из Чатсуорта мы поедем дальше, в Уингфилд, – говорит мне Шрусбери, когда мы останавливаемся отобедать на берегу реки; простая трапеза: жареное мясо, хлеб и сыр. – Чатсуорт – слишком уж дом Бесс, она чахнет над каждым пенни, который тратит не на бесконечные свои перестройки и переделки. Я бы предпочел, чтобы вы были под моей крышей, а Уингфилд был домом моей семьи много поколений. А из Уингфилда, если вы договоритесь с королевой, я сопровожу вас в Эдинбург.

– Я договорюсь, – отвечаю я. – Как я могу ей отказать? Я ее пленница, ничего худшего она со мной сделать не может. Мы обе в ловушке. Единственный путь, которым я могу освободиться, а она – освободиться от меня, это договориться. У меня нет ничего, по поводу чего я могла бы торговаться. Меня вынуждают согласиться.

– Даже на то, что она удержит вашего сына? – спрашивает он.

Я поворачиваюсь к нему.

– Я думала об этом, и есть решение, которое я могла бы предложить, если вы согласитесь мне помочь.

– Все, что угодно, – тут же отвечает он. – Вы знаете, я сделаю для вас все.

Я одно мгновение смакую эти слова, а потом перехожу к главному:

– Вы согласны быть его опекуном? Если принц Иаков будет жить с вами, в вашем доме, вы будете заботиться о нем, как заботились обо мне?

Он потрясен.

– Я?

– Я бы вам доверилась, – просто говорю я. – И не доверилась бы никому другому. Вы ведь могли бы опекать его ради меня, правда? Вы позаботитесь о моем мальчике? Вы не позволите им развратить его? Не позволите настроить его против меня? Будете его беречь?

Он соскальзывает с табурета и встает коленями на ковер, который постелили на берегу реки под мое кресло.

– Я жизнь положу, чтобы уберечь его, – говорит он. – Я посвящу ему свою жизнь.

Я даю ему руку. Это последняя карта в колоде, мне нужно ее разыграть, чтобы вернуться в Шотландию и в то же время удостовериться, что мой сын будет в безопасности.

– Вы сможете убедить Сесила, чтобы Иакова отдали вам? – прошу я. – Предложить это, как будто это ваша мысль?

Он так в меня влюблен, что не задумывается ни о том, что сперва нужно бы спросить жену, ни о том, что стоит поостеречься, когда враг его страны просит об особом одолжении.

– Да, – отвечает он. – Почему бы ему не согласиться? Ему нужен договор, нам всем он нужен. А я почту за честь заботиться о вашем сыне. Это будет… опекать его ради вас, это все равно что…

Он не может этого сказать. Я знаю, что он думает: растить моего сына – это все равно как если бы мы поженились и у нас был ребенок. Я не могу поощрять такие речи, мне нужно мягко держать его на месте: в его браке, в уважении среди пэров, в доверии у королевы, на посту в Англии. Он для меня бесполезен, если решат, что он неверен. Если о нем будут дурно думать, меня у него заберут и сына моего ему не доверят.

– Не говорите этого, – страстно шепчу я, и это сразу заставляет его умолкнуть. – Некоторые вещи между нами не могут быть произнесены. Это вопрос чести.

Это его останавливает, я знала, что так будет.

– Это вопрос чести для нас обоих, – говорю я на всякий случай. – Я не могу допустить, чтобы вас обвинили, что вы воспользовались своим положением в качестве моего опекуна. Подумайте, как ужасно будет, если кто-то скажет, что я была в вашей милости и вы обесчестили меня в своих мыслях.

Он едва не давится.

– Никогда! Я не такой!

– Я знаю. Но так скажут люди. Люди всю мою жизнь говорят про меня ужасные вещи. Меня могут обвинить в том, что я пыталась вас соблазнить, чтобы сбежать.

– Никто не может такого измыслить!

– Вы же знаете, об этом уже говорят. Нет ничего, что бы ни сказали обо мне шпионы Елизаветы. Про меня говорят самое худшее. Им не понять, что я чувствую… к вам.

– Я сделаю все, чтобы уберечь вас от клеветы, – заявляет он.

– Тогда сделайте вот что, – говорю я. – Убедите Сесила, что сможете стать опекуном моего сына Иакова, а я могу возвратиться в Шотландию. Когда я вернусь на трон, я буду недосягаема для скандала и для шпионов Сесила. Вы можете меня спасти. И уберечь Иакова. Сберегите его ради любви ко мне. Это будет наша тайна. Тайна двух наших скрытных сердец.

– Хорошо, – просто отвечает он. – Верьте, я так и сделаю.

1570 год, июнь, Чатсуорт: Джордж

Соглашение достигнуто, слава богу, достигнуто и вскоре будет заключено и подписано. Королева вернется в Шотландию, а я стану опекуном ее сына. Ничто, кроме этой обязанности, не может утешить меня в ее потере. Но стать отцом ее мальчику – это все для меня. Я буду видеть в нем ее красоту, я выращу его, как она пожелает. Я вложу в него свою любовь к ней, она увидит, что из моей опеки он выйдет достойным молодым человеком. Она будет гордиться им, он станет моим воспитанником, и я сделаю из него хорошего принца – ради нее. Я не подведу ее. Она доверяет мне, и она увидит, что я стою доверия. И какая радость будет, когда в доме поселится маленький мальчик, мальчик, чья мать такая красавица, мальчик, которого я смогу любить ради его матери и ради него самого.

Похоже, наши несчастья окончены. Восстание в Норидже подавлено со стремительной жестокостью, а те католики, что слышали о папской булле против Елизаветы, не торопятся совать голову в петлю. Норфолка выпустят из Тауэра. Сесил сам высказался, что, пусть его проступок и велик, преступления его не составляют измены. Он не предстанет перед судом и не получит смертного приговора. Я чувствую куда большее облегчение, чем показываю Бесс, когда она мне рассказывает.