Любовницы Пикассо - Джин Макин

Ее ударение на слове «мадемуазель» было достаточно явным, и Самир сконфуженно кивнул. Мадам Насри снова посмотрела на меня с нескрываемым подозрением. Она догадалась о причине моей тошноты и не одобрила это обстоятельство. Мадемуазель… Незамужняя женщина.

«Привыкай к этому, – сказала я себе. – Когда твой живот начнет расти и люди увидят, что ты не носишь обручальное кольцо, будет еще много осуждающих взглядов».

* * *

Ирен Лагю согласилась встретиться со мной в кафе «Флора», а не у себя дома на бульваре Монтеня.

– У нее есть чрезвычайно любопытная служанка, – сообщила мадам Роза, когда договорилась о месте и времени нашей встречи, организовав все из крошечного кабинета в своем пансионе в Антибе.

– Лучше всего встретиться в публичном месте, где вы сможете говорить свободно. Ирен приведет подругу, которая знает английский и поможет вам. Ваш французский… – Она помедлила, не желая обидеть меня, но в данном случае сравнение было заслуженным: – Вы говорите по-французски, как ребенок. Если не хуже.

Ирен собиралась приколоть к плащу красную гвоздику, чтобы я могла ее опознать. Но в цветке не было надобности. В половине третьего, когда она зашла в многолюдное кафе (на полчаса позже оговоренного), я мгновенно определила ее по ореолу черных кудрявых волос и прямому, уверенному взгляду. Ей было шестьдесят, но она оставалась красавицей с лицом античной римлянки, какое можно видеть на музейных фресках и статуях.

Было ясно, почему молодой Пикассо сразу же в нее влюбился. Кроме поразительной внешности, в том, как ее длинная стройная шея поддерживала эту скульптурную голову с грузом волос, чувствовалась огромная сила. Она читалась в смелом взгляде ее темных глаз. Я испытала ревность, но не из-за себя, а из-за матери, которая стала любовницей Пикассо уже после, а может быть – и во время его долгого романа с Ирен.

Считалось, что «Влюбленные» были портретом Ирен, и сходство было очевидным, но Пикассо изменил ее энергию, забрал ее силу и смелость, превратив их в нечто более кроткое и менее уверенное. На картине ее необузданные черные волосы были покрыты шарфом, она застенчиво смотрела в сторону. Он приручил ее – по меньшей мере, на холсте.

Живая Ирен Лагю, постаревшая, но все еще прекрасная, помедлила у входа в кафе, озираясь. Она быстро нашла меня, сидевшую за столиком у стены. По соседству расположились влюбленная пара и шумная семья из пяти человек – они отмечали день рождения одного из детей.

Подруга, которую Ирен привела с собой, была старше, выше и проще одета; ее седые волосы были собраны в плотный узел на затылке. Она следовала за Лагю в покровительственной манере, иногда прикасаясь к ее плечу и направляя через лабиринт столов и стульев.

– Нет, так не пойдет, – сказала Ирен, подойдя к моему столику.

Она метнула ледяной взгляд в сторону шумной семьи и махнула рукой официанту в белом фартуке, который тут же к ней поспешил.

– Туда, – она указала на угловой стол, где только что закончила ланч большая компания. Это был стол на шестерых, а не на троих, и я ожидала, что официант откажет. Но этого не произошло. Поклонившись, он очистил стол за считаные секунды и накрыл его на троих.

– Меня здесь знают, – сказала Ирен, выбравшая стул между мной и своей спутницей – на углу. – Здесь уважают художников. Вы Алана Олсен? Та, кого прислала Роза?

Она прищурилась и внимательно присмотрелась ко мне. Подалась ближе, потом отодвинулась, изучая меня под разными углами.

– Ваше лицо выглядит знакомым… – сообщила она после того, как заказала кофе с коньяком. – Почему?

Я не ожидала. От Пабло – да, потому что он был близко знаком с моей матерью и видел ее шрамы, о которых не знала даже я, ее дочь. Но Ирен? Должно быть, они провели вместе лишь несколько минут, когда художница приехала на юг Франции и позировала в студии Пикассо тем летом.

– Вы могли видеть мою мать, – ответила я. – Тридцать лет назад. В Антибе, в гостинице мсье Селла.

– Ах! Та самая горничная, из-за которой произошли неприятности?

– Неприятности?

Ирен и ее спутница обменялись быстрыми взглядами.

– Это моя подруга Таша. Она будет помогать в случае затруднений. Я только что спросила у нее, как сказать «раздор» по-английски. Так вот, ваша мать вызвала раздор между Пабло и Ольгой. Вы знали?

– Узнала недавно. Еще я узнала, что тем летом она была любовницей Пикассо. И она была не единственной женщиной, вызывавшей раздоры.

– Верно. Этот мужчина – настоящий волокита, – сказала Ирен с необыкновенной нежностью в голосе. А затем снова жестко взглянула на меня. – Я его обожаю! Но пришло время… – Она снова быстро посоветовалась с Ташей. – Пришло время рационировать его, как сахар и мыло во время войны. Он подавляет своей личностью. И он не добрый человек.

Официант принес кофе и низко поклонился Ирен Лагю, словно королеве. Она проигнорировала его и продолжала смотреть на меня, размешивая два кубика сахара в своей чашке, а потом добавила третий, словно ради того, чтобы возместить лишения войны.

– Он знает? – спросила она, и в ее темных глазах вспыхнул озорной огонек. – Что вы его дочь? Да, я тоже это вижу.

– Вот как? – Откровенность и уверенность ее заявления изумили меня. – Я очень похожа на мать. Но теперь выяснилось, что похожа и на него.

Это было странное чувство: осознание того, что каждый раз, когда я смотрела в зеркало, то видела не только мать, но и его.

Я сделала глоток мятного чая.

– Не знаю. У меня не было возможности ему сказать. Я встретилась с ним в студии один раз, и мы побеседовали о керамике. После этого меня туда больше не пускали. А потом он уехал из Антиба и отправился в Ним, на корриду.

– Ба! Сезон корриды давно закончился. Он просто убежал! Или Жаклин, эта новая женщина, уволокла его с собой. Я слышала, что она воинственная баба. И ревнивая, как демон.

– У меня сложилось такое же впечатление.

– И что теперь? – Ирен уже теряла интерес к разговору. Она посмотрела на часы и что-то пробормотала, обращаясь к Таше.

– Теперь я возвращаюсь домой, в Нью-Йорк. Но сначала мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о вашей работе.

– Вы знаете о моих работах? – Эта тема заинтересовала ее куда больше, чем мое происхождение; она выпрямилась, и ее глаза распахнулись от любопытства. – Необычно, что американка знает об Ирен Лагю! В Америке знают только Пикассо и Матисса.

– Я нашла каталог выставки 1917 года в галерее Боньяра, – сказала я. Казалось дипломатичным