Любовницы Пикассо - Джин Макин

Он был умным человеком. Я тихо ждала. Когда до него дошла правда, он приподнялся со стула, а потом опустился обратно.

– Не мой ребенок, – сказал он.

– Нет, не твой.

Он побелел, потом покраснел. Поднял руку, как будто собирался ударить меня. Этого не произошло, но я все равно оцепенела. Несколько минут мы молчали. Когда он снова взглянул на меня, в его глазах была ненависть.

Перед уходом Уильям прихватил кольцо с бриллиантом и не заплатил за мартини, предоставив мне оплату счета. Отчасти я даже жалела, что он забрал кольцо. Я могла бы его заложить: мне нужны были деньги.

И мне хотелось, чтобы мы оставались друзьями. Но это не входило в его планы, а Уильям не любил менять свои планы и опасался любых перемен. Я сидела за столом, слушая отголоски от грохота захлопнутой двери к надежности и безопасности, обещанной Уильямом.

Неужели я начала это путешествие лишь три месяца назад? Я отправилась разыскивать Сару Мерфи, о существовании которой узнала из газетной вырезки, оставленной в книге матери. У меня был план, у меня был жених, у меня были жизненные цели… У меня было ощущение, что будущее предопределено и я могу заглянуть за его горизонт.

Теперь горизонт моего планирования ограничивался несколькими часами.

Но я обнаружила самое важное – возможность. Я вспомнила о словах Пикассо, услышанных в его студии, когда держала в руках керамический кувшин с нарисованным женским лицом; по его словам, эта вещь далась ему с трудом. «Смысл жизни в том, чтобы найти свой дар», – сказал он. «Это значит, что ты должна продолжать поиски», – подумала я.

Я выждала еще две недели, прежде чем позвонить Джеку, каждый день подвергая испытанию мою потребность, мое желание увидеть его. Для меня это будет точкой невозврата, а не перемены мнения, как было между мной и Уильямом. Я отвлекалась на работу, на дневные грезы – и ждала. Я дочиста выскоблила квартиру, впервые обратив внимание на острые углы, которые могли бы травмировать маленького ребенка, плохо закрепленные предметы, которые могли упасть на него, и половики, на которых он мог поскользнуться. Я нашла небольшую редакторскую подработку, чтобы поддержать себя на плаву, пока дописываю статью о Пикассо.

Когда я все-таки позвонила Джеку – а мое желание услышать его голос стало таким же сильным, как потребность в пище, – мне показалось, что он обижен.

– Почему ты не звонила раньше? – На заднем плане я слышала знакомые звуки: музыку из бара, звяканье тарелок. – Я хочу встретиться с тобой, – сказал он, не дожидаясь ответа.

– Хорошо. Потому что я должна тебе кое-что сказать.

В тот же вечер он приехал на Манхэттен, бегом поднялся ко мне в квартиру и забарабанил в дверь.

– Алана! – кричал он из коридора, разбудив меня и соседей. – Алана, пусти меня!

Я открыла дверь, и мы долго стояли обнявшись и укачивая друг друга. Он целовал мою макушку, а я вдыхала запахи дыма и мужского лосьона от его пиджака.

– Думаешь, будет девочка? – спросил он, когда мы вошли в квартиру и устроились на старом диване с ситцевой обивкой.

– Думаю, да. Каждый раз, когда я вижу что-то розовое в витрине магазина, то останавливаюсь посмотреть. Моя мать говорила, что со мной у нее было то же самое.

Он остался на выходные, и мы проводили долгие дни в постели, обсуждая планы и мечты, но потом ему все же пришлось вернуться в отель. Мы сошлись на том, что какое-то время он будет ездить туда и обратно, по возможности оставаясь в моей квартире и при необходимости возвращаясь к себе.

Когда я получила замечания Рида к моей статье и стала работать над новой версией, это можно было делать где угодно. Но сначала мы съездили в Национальную галерею в Вашингтоне, где я своими глазами увидела картину Пикассо «Влюбленные», написанную летом 1923 года.

Сначала картина была продана самим Пикассо, без посредника, Хойти Уиборг – сестре Сары Мерфи – лишь через несколько месяцев после завершения работы над ней. Хойти перепродала ее богатому коллекционеру, который затем преподнес полотно в дар Национальной галерее. Я гадала, мог ли Пикассо продать картину в приступе раздражения, чтобы избавиться от воспоминаний о Саре после того, как она покончила с их романом. Он сказал Ирен, что она послужила прообразом для этой работы, но теперь, глядя на «Влюбленных», я думала о том, что Пикассо воспользовался образом нежных любовников для выражения своих чувств сразу к нескольким женщинам, а не к одной.

– Она похожа на тебя, – прошептал Джек, обняв меня за плечи.

– Нет, – сказала я. – Это моя мать, Анна-Мартина.

* * *

Я стала толстой, неуклюжей, плаксивой и слишком чувствительной. Мне хотелось, чтобы мать была рядом. Беременность оказалась нелегкой. Тошнота по утрам только усиливалась, как и ломота в суставах, и мне какое-то время было трудно удержать в себе любую пищу. Я скорее теряла, чем набирала вес. Джек кормил меня молочными коктейлями из нового блендера, купленного для его кухни в отеле, массировал мою ноющую спину и распухшие ноги.

Мы проводили часы в полной тишине, просто обнимая друг друга, исполненные благоговейного страха перед будущим, которое нашло нас. Никто из нас не предвидел такого будущего, но оно наступило, и я чувствовала себя огромной, как дом для ребенка от мужчины, о котором ничего не знала еще несколько месяцев назад. А Джек беспокоился о будущем, о деньгах, об электропроводке в отеле, о разболтанной лестничной ступеньке, которую следовало заменить, о выщербленных перилах: «Что, если она упадет? Что, если она будет жевать старые обои? Что, если…»

Мы поочередно утешали и подбадривали друг друга, иногда смеялись, а иногда искали маршрут для отступления, которым все равно не стали бы пользоваться. Вместе. Мы вместе, и скоро у нас появится ребенок.

Сара, которая возилась со своим маленьким внуком, прислала мне одеяло для новорожденного и книгу доктора Спока об уходе за малышом. Однажды она посетила отель, вместо того чтобы пригласить меня к себе, и забросала меня вопросами о встрече с Пикассо, его студии керамики, которую она никогда не видела, и о Жаклин.

Я находилась в нашей общей с Джеком комнате и еще не встала с постели, так что при появлении Сары мое одеяло было усеяно скомканными листами и хлебными крошками.

– Какая вы огромная! – сказала она. – Это может случиться в любой день, да?

Я показала ей игрушечную лошадку, подаренную Пикассо, – амулет, который он хранил все эти годы.

– Он помнит! – с