Патрульные апокалипсиса - Роберт Ладлэм

— Алло, Уэсли?

— Да, Клод.

— Это Траупман!

—Траупман — ключко всему! Они сказали это одновременно.

— Я буду у себя в кабинете приблизительно через час, — сказал Соренсон. — И перезвоню тебе.

— Мы оба времени зря не теряли, mon ami.

— Уж это точно, лягушатник.

Глава 22

Дру лежал рядом с Карин в постели, в номере, что она занимала в отеле «Бристоль». Витковски нехотя, но все же согласился, чтобы они побыли вместе. Они только что занимались любовью и теперь пребывали в том приятном состоянии любовников, которые знают, что принадлежат друг другу.

— Ну и что мы имеем, черт возьми? — спросил Лэтем, закурив одну из своих редких сигарет. Над ними поднялось табачное облако.

— Теперь все в руках Соренсона. Он контролирует ситуацию, а не ты.

— Вот это-то мне и не нравится. Он в Вашингтоне, мы в Париже, а этот проклятый Крёгер вообще на другой планете.

— Из него же можно вытянуть информацию разными препаратами.

— Врач посольства говорит, что их нельзя применять, пока он не очухается после огнестрельных ранений. Полковник взбешен, но с врачом справиться не может. Я тоже, признаться, не в восторге от всего этого. Мы теряем время, и с каждым днем нам все труднее будет найти этих ублюдков.

— Ты так думаешь? Нацисты слишком долго окапывались, больше пятидесяти лет. Неужели один день что-то меняет?

— Не знаю, может, мы лишимся еще одного Гарри Лэтема. Скажем так, терпение мое кончилось.

— Понимаю. Ну а в отношении Жанин определилась какая-нибудь тактика?

— Тебе известно то же, что и мне. Соренсон велел сохранять спокойствие, помалкивать о ней и дать знать антинейцам, что Крёгер у нас. Мы так и сделали, а затем передали в офис Уэсли, что его инструкции выполнены.

Он действительно считает, что к антинейцам внедрился агент?

— Сказал, что прикрывает все свои фланги. И это не помешает. Крёгер у нас, и никто до него не доберется. Если же попытаются, мы узнаем, какой фланг у нас открыт.

— А Жанин для этого нельзя использовать?

— Пусть Уэсли решает. Я понятия не имею, как к этому и подступиться.

— Интересно, сказал ей Кортленд о Крёгере?

— Что-то же ему надо было сказать, раз мы его подняли в три часа ночи.

— Он мог сказать что угодно, вовсе не обязательно правду. Все послы научены, что говорить своей семье, а что нет. И чаще всего для их же собственного блага.

— Тут есть одно «но», Карин. Он взял жену в отдел документации и справок — осиное гнездо секретной информации.

— Он женился недавно, и если все, что мы о ней знаем, правда, то она сама захотела там работать. А трудно ли молодой жене уговорить мужа? Видит Бог, образование у нее подходило, да еще она наверняка представила дело так, будто хочет послужить родине.

— Это возможно. Я верю тебе, Ева, с твоим вечным яблоком в основе всего сущего...

— Хорошего же ты мнения о женщинах, — прервала его де Фрис, смеясь и толкая его в бедро.

— Идея с яблоком была не наша, леди.

— Опять твои уничижительные высказывания.

— Интересно, как Уэс собирается со всем этим разбираться, — сказал Лэтем, схватив ее за руку и гася сигарету.

— Может, позвонить ему?

— Секретарь сказал, что он до завтра не вернется. Значит, куда-то отправился. Он заметил мимоходом о какой-то другой проблеме, и весьма серьезной, так что, возможно, он ею и занимается.

— Что может быть серьезней Жанин Кортленд?

— Может, о ней и речь. Завтра узнаем — то есть уже сегодня. Солнце всходит.

— Пусть всходит, любимый мой. К посольству нас не подпускают, так давай считать это нашим отдыхом — твоим и моим.

— Мне эта идея нравится, — сказал Дру, поворачиваясь к ней и прижимаясь всем телом. Зазвонил телефон.

— Тот еще отдых, — вздохнул Дру, протягивая руку к бесцеремонному аппарату. — Слушаю.

— У нас здесь час ночи, — раздался голос Уэсли Соренсона. — Прости, если разбудил. Я взял твой номер у Витковски и хотел ввести тебя в курс дела.

— Что случилось?

— Ваши компьютерные гении оказались на высоте. Все совпадает. Жанин Клуниц — зонненкинд.

— Жанин... а дальше как?

— Ее настоящая фамилия Клуниц. Клунз — англицированный вариант. Ее воспитали Шнейдеры из Сентралии, штат Иллинойс.

— Да, мы же читали об этом. Но откуда такая уверенность?

— Я летал туда сегодня днем. Старик Шнейдер все подтвердил.

— Так, и что теперь мы делаем?

— Не мы, а я, — ответил директор отдела консульских операций. — Госдепартамент отзывает Кортленда на тридцать шесть часов на срочное совещание с другими послами Европы. Повестка дня по прибытии.

— Госдепартамент пошелна это?

— Они там не в курсе. Это директива Четыре-Ноль, переданная обратной связью из его офиса, чтобы не перехватили.

— Надо думать, в этом есть смысл.

— Да кому какое дело? Мы заберем его в аэропорту, и он окажется у меня в офисе, прежде чем госсекретарь Боллинджер успеет рот раскрыть:

— Здорово. Так может говорить лишь старый законник.

— Возможно.

— Как вы думаете поступить с Кортлендом?

— Ума ему не занимать — так следует из его послужного списка. Я записал на пленку слова старика Шнейдера — с его, разумеется, разрешения — и заставил его озвучить полное показание под присягой. Все это я представлю Кортленду, и надеюсь, он прозреет.

— Может и не прозреть, Уэс.

— Я и это предусмотрел. Шнейдер готов вылететь в Вашингтон. Ему действительно не нравится та страна, откуда он родом. Это его собственные слова, между прочим.

— Поздравляю, шеф.

— Спасибо, Дру. Неплохо получилось, коль я сам признаю... Есть еще кое-что.

— Что именно?

— Свяжись с Моро. Я говорил с ним несколько минут назад. Он ждет твоего звонка сегодня утром — по вашему времени.

— Мне не хотелось бы идти в обход Витковски, Уэс.

— И не надо, он все знает. С ним я тоже говорил. Глупо было бы пренебрегать человеком с такими знаниями и опытом.

— Что с Моро?

— Мы с ним пошли разными путями, но вернулись с той же информацией. Мы знаем, как подобраться к Братству. Через некоего врача из Нюрнберга, города, где состоялся процесс над нацистами.

— Ирония судьбы. Круг замкнулся.

— Поговорим позже, свяжись с Моро.

Лэтем положил трубку и повернулся к Карин.

— Отдых нам слегка подсократили. Но в нашем распоряжении еще целый час.

Она протянула к нему руки, держа забинтованную правую чуть ниже левой.

Темной ночью при полной тишине к длинному причалу на Рейне один за другим, с интервалом в десять минут подходили быстроходные катера. Ориентиром им служил тусклый красный свет на самой высокой опоре. На луну полагаться было нельзя — небо затянули тучи. Но рулевые этих скоростных катеров хорошо знали и фарватер и поместье, они тут бывали часто. Мотор выключали футов за сто до причала, и речной прилив тихо подталкивал лодки к стапелям, где команда из двух человек ловила брошенные канаты, бесшумно подтягивала и закрепляла суда. Один за другим прибывшие на конференцию шли вверх по причалу, затем по вымощенной плитами дороге направлялись к особняку у реки.

Они обменивались приветствиями на огромной, залитой мерцанием свечей веранде, где им подавали кофе, напитки и канапе. Разговоры пока шли о невинных вещах: о счете в гольфе, соревнованиях по теннису — ничего существенного. Скоро тема изменилась. Через час с небольшим все были в сборе, слуг отпустили, и началось официальное мероприятие. Девять лидеров Братства дозорных полукругом сидели у кафедры. Доктор Ханс Траупман поднялся со стула и направился к ней.

— Sieg Heil! — крикнул он, выбрасывая руку вперед в нацистском приветствии.

— Sieg Heil! — в унисон рявкнули девять вождей, вставая как один и вытягивая руки.

— Прошу садиться, — сказал врач из Нюрнберга. Все сели, держась очень прямо, не отрывая глаз от Траупмана. Тот продолжал: — У нас прекрасные новости. По всей планете враги «четвертого рейха» пребывают в полной растерянности, они дрожат от страха и смущения. Теперь наступает другой этап, следующая атака еще больше повергнет их в замешательство и панику, тогда как наши ученики — да, наши ученики! — уже готовы осторожно, но уверенно везде занять ключевые посты... Грядущие действия от многих из нас потребуют жертв на поле боя, мы рискуем попасть в тюрьму и даже сложить головы, но все-таки полны решимости — дело наше правое, будущее за нами! Я передаю слово человеку, избранному фюрером Братства, Зевсу" который доведет наше дело до победного конца, ибо он бескомпромиссен и обладает железной волей. Это большая честь просить Гюнтера Ягера выступить перед вами.

И снова как один поднялись участники этого небольшого собрания, и снова взметнулись в приветствии руки.

— Sieg Heil! — кричали они. — Sieg Heil, Гюнтер Ягер!

Со стула в центре поднялся и подошел к кафедре стройный белокурый мужчина ростом почти шесть футов, в черном костюме, шею которого стягивал ослепительно белый воротничок священника. Прямая спина, широкий шаг; лепка головы как у бога Марса. Но особого внимания, однако, заслуживали его глаза. Они были серо-зеленые, пронзительные, холодные, но мгновенно озаряющиеся странными вспышками теплоты, когда он обращал свой взор на людей, что собрались здесь. Он переводил взгляд с одного на другого, давая каждому насладиться своим величественным вниманием.