Патрульные апокалипсиса - Роберт Ладлэм

— Ну что скажешь об этом, Стэнли? — спросил Дру.

— Это я вам скажу, — прервала их де Фрис. — Что может быть лучше, чем, придерживаясь чудовищных взглядов, публично осуждать их? Вы, наверно, правы, полковник. Операция «Дети Солнца», вполне возможно, идет своим ходом.

— Тогда скажите, как мне разговаривать с послом? Что мне, черт возьми, ему сказать? Что он живет и спит с дочерью «третьего рейха»?

— Давай этим я займусь, Стэнли, — сказал Лэтем. — Ведь я же координатор.

— На кого ты собираешься это взвалить, юноша?

— На кого же еще? На того, кого мы оба уважаем — на Уэсли Соренсона.

— Да поможет ему Бог!

На столике возле компьютера Роу зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— С-2 слушает, в чем дело?.. Да, сэр, немедленно, сэр. — Роу повернулся к Витковски: — Вам нужно срочно подняться к врачу, полковник. Ваш «трофей» очнулся и заговорил.

Глава 21

Герхард Крёгер лежал в смирительной рубашке на узкой кровати, вжавшись в деревянную стенку. Он был один в изоляторе посольства. Его забинтованные раненые ноги скрывала больничная пижама, дикий взгляд блуждал, ни на чем надолго не останавливаясь.

— Mein Vater war ein Verrater, — хрипло шептал он. — Mein Vater war ein Verrater!.. Mein Leben ist vorbei, alles vernichtet!

Двое мужчин наблюдали за ним через поддельное зеркало из соседнего кабинета — одним из них был врач посольства, другим полковник Витковски.

— Он совсем тронулся, — сказал шеф безопасности.

— Я не понимаю по-немецки. Что он говорит? — спросил врач.

— Что отец его дерьмо, предатель, что жизнь его кончена, все пропало.

— И что вы думаете по этому поводу?

— Судя по всему услышанному, он ненормальный, его давит непомерное чувство вины, оно толкает его на стену, на которую он не в состоянии залезть.

— Тогда он предрасположен к самоубийству, — заключил врач. — Пусть остается в смирительной рубашке.

— Вы чертовски правы, — согласился полковник. — Но я все равно попробую его допросить.

— Будьте осторожны, у него давление зашкаливает, — что, надо думать, в порядке вещей, учитывая, кто он... вернее, кем он был. Когда падают великие мира сего, они приземляются с треском.

— А вы знаете, кто он, кем был?

— Конечно. Его узнал бы каждый, кто учился на врача. Особенно, кто слушал лекции по нейрохирургии.

— Просветите меня, доктор, — попросил Витковски, глядя на врача.

— Он был знаменитым немецким хирургом. Правда, вот уже несколько лет я ничего о нем не слышал, но прежде он специализировался на болезнях мозга. Тогда говорили, что он вылечил больше пациентов с отклонениями в мозговой деятельности, чем любой другой врач в мире. Причем скальпелем, а не лекарствами, от которых столько побочных эффектов.

— Так почему этого гения, будь он трижды проклят, послали в Париж убивать, когда он в цель с двух шагов попасть не может?

— Откуда мне знать, полковник? Скажи он сам что-нибудь об этом, я и то не понял бы.

— Все правильно, но толку мало, доктор. Пустите меня к нему, пожалуйста.

— Конечно, но помните — я буду следить. Увижу, что наступит критическое состояние — а рубашка регистрирует давление, пульс, кислород, — вы уходите. Понятно?

— Я не могу так легко подчиняться приказам, когда речь идет об убийце...

— Моим подчинитесь, Витковски, — резко прервал его врач. — Моя задача — чтоб он жил. Пусть хоть для вашей пользы. Мы друг друга поняли?

— Выбора у меня нет, верно?

— Верно. И посоветую вам разговаривать с ним спокойно.

— В подобных советах я не нуждаюсь. Полковник сел на стул у кровати. Он спокойно сидел, дожидаясь, когда дезориентированный Крёгер поймет, что он здесь.

— Guten Abend, Herr Doktor. Sprechen sie Englisch, mein Herr?[86]

— Вы прекрасно знаете, что говорю, — сказал Крёгер, пытаясь выпутаться из смирительной рубашки. — Почему на мне этот унизительный наряд? Я врач, знаменитый хирург, почему же со мной обращаются, как с животным?

— Потому что семьи двух ваших жертв в отеле «Интерконтиненталь» уж точно считают вас диким зверем. Может, выпустить вас, чтоб вы испытали на себе их гнев? Уверяю, смерть от их рук окажется более мучительной, чем казнь.

— Произошла ошибка, сбой... трагедия, и все из-за того, что вы прячете врага человечества!

— Врага человечества?.. Это очень серьезное обвинение. Почему это Гарри Лэтем — враг человечества?

— Он сумасшедший, опасный шизофреник, надо прекратить его мучения или дать лекарства, чтобы упрятать его в клинику. Разве Моро не сказалвам?

— Моро? Из Второго бюро?

— Конечно. Я все ему объяснил! Он не связался с вами? Он, конечно, француз, а все они такие скрытные.

— Я мог пропустить его сообщение.

— Понимаете, — сказал Крёгер, по-прежнему не прекращая попыток отделаться от рубашки, но уже сидя на кровати. — Я лечил Гарри Лэтема в Германии — где, не важно, — я спас ему жизнь, но вы должны меня к нему доставить, чтоб я сделал ему укол теми лекарствами, что были у меня в одежде. Только так он сможет жить дальше и служить вашим целям.

— Звучит заманчиво, — сказал Витковски. — Он привез список, знаете? Несколько сотен имен...

— Кто знает, где он их взял? — прервал его Герхард Крёгер. — Он путешествовал с вконец опустившимися наркоманами Германии. Может быть, какие-то имена правильные, а многие и нет. Потому-то вам надо устроить мне встречу с ним где-нибудь на нейтральной территории — чтоб мы узнали правду.

— Господи, да вы на все готовы, лишь бы добиться своего!

— Was ist?

— Вы прекрасно знаете was ist, Doktor... Давайте-ка сменим тему, о'кей?

— Was?

— Поговорим о вашем отце, вашем Vater, не возражаете?

— Я никогда не обсуждаю своего отца, сэр, — сказал Крёгер, глаза его ничего не выражали, он уставился в пустоту.

— А надо бы, — настаивал полковник. — Видите ли, мы провели проверку всего, что касается вас, и считаем, что ваш отец — герой, человек, сознательно совершивший героический поступок.

— Nein! Ein Verraler![87]

— Мы так не считаем. Он хотел спасти жизнь немцам, англичанам, американцам. Он прозрел в конце концов, увидел, что кроется за болтовней Гитлера и его головорезов, и решил об этом заявить, рискуя жизнью, смертельно рискуя. Он настоящий герой, доктор.

— Nein. Он предатель фатерлянда! — Крёгер вертелся в своей рубашке взад-вперед на кровати, как человек, испытывающий страшные страдания; немного спустя у него хлынули слезы. — Сначала в Gymnasium, потом в Universitat[88]меня донимали ребята, а часто и били, упрекая: «Твой отец предатель, мы знаем!» и "Почему американцы сделали его Burgermeister[89], когда никто из нас этого не хотел?" Mein Gott, какие муки!

— И вы решили наверстать упущенное отцом — так, герр Крёгер?

— Вы не имеете права меня допрашивать! — завизжал хирург, глаза его покраснели и набухли от слез. — Все люди, даже враги, имеют право на частную жизнь!

— Обычно я не нарушаю этого права, — сказал Витковски, — но вы, доктор, — исключение, потому что слишком умны и образованны, чтобы купиться на ту чепуху, что вам внушали и которую вы теперь вы даете нам. Скажите, вы чтите святость жизни вне чрева?

— Естественно. Все, что дышит — то живет.

— Включая евреев, цыган, инвалидов, умственно отсталых, а также гомосексуалистов обоих полов?

— Это политические категории, они выходят за рамки медицинской профессии.

— Доктор, вы тот еще сукин сын! Но знаете, что я вам скажу. Я, может, и сведу вас с Лэтемом, за которым вы так усердно охотитесь. Хотя бы для того, чтоб увидеть, как он, выслушав вас, плюнет вам в лицо. «Политические категории»? Тошно становится.

Уэсли Соренсон глядел в окно своего кабинета в Вашингтоне, невольно сфокусировав внимание на утренней «пробке» на дороге. Сцена напоминала лабиринт с насекомыми, когда все они пытаются добраться до конца горизонтальной трубки, а оказываются в другой Точно такой же, а потом еще в одной, и так до бесконечности. Это зрительная метафора для его собственных мыслей, заключил начальник отдела консульских операций, развернулся на стуле и посмотрел на листки с записями, стопками сложенными на столе. Эти заметки разрежут и сожгут, прежде чем он покинет офис в конце рабочего дня. Обрывки информации поступали слишком быстро, мешая ровному течению мысли, и каждое открытие казалось не менее сенсационным, чем предыдущее. Двое немцев, содержавшихся в Фэрфаксе, бросили тень подозрения на вице-президента Соединенных Штатов и спикера палаты в разрастающейся охоте на неонацистов и обещали назвать другие имена. ЦРУ (а сколько еще органов поразила эта зараза?) было скомпрометировано на самом высшем уровне. В лаборатории связи министерства обороны один нацист стер в компьютере целое годовое исследование, а потом скрылся в Мюнхене, сев на самолет «Люфтганзы». Сенаторам, конгрессменам, влиятельным бизнесменам, даже ведущим теленовостей поставили клеймо нацистов, не предоставив тому каких-либо сколь-нибудь существенных доказательств. И не успели снять обвинения с одних, как тут же поймали влиятельного члена британского министерства иностранных дел, и он стал называть имена других влиятельных фигур в правительстве Соединенного Королевства. И наконец выяснилось: Клод Моро чист, а вот посольство США в Париже нет — Бог ты мой, куда уж больше, если точна последняя информация! Жена посла Кортленда!