Два рейда - Иван Бережной

— Долго буду жить.

— Последнее письмо от тебя было накануне войны, из Прибалтики. Помнишь, ты сообщал, что вам выдали каски, медальоны? Ёщё ты там писал: «Будем решать судьбу Европы…» Помнишь?..

— Помню, Федя, помню. На деле видишь, как получилось, — ответил Петр.

— Как ты оказался в партизанском отряде?

— Воевать начал на второй день после нападения фашистов. Но не долго. Был ранен. Угодил в плен, бежал…

— Значит, и ты горя хлебнул, — сочувственно покачал головой Федя.

— А кто его не хлебнул? Война… Обидно, что дома нас считают погибшими.

— Меня считали, теперь — нет, — ответил Федор.

— Ты думаешь? — усомнился Петр.

— Знаю. Письма получаю…

— Письма из дома? Получаешь и молчишь? — оживился Петр. — Что же там? Как они?

— Все хорошо, нормально, — Федор извлек из внутреннего кармана пачку писем и протянул: — На, почитай, там о тебе тоже есть…

Петр нетерпеливо выхватил письма из рук брата, трясущимися руками вынул из конверта пёрвое попавшееся и начал жадно читать. Он волновался, глаза его блестели. Казалось, Петр забыл где он, никого не замечал. На его лице отражались то грусть, то веселая радостная улыбка…

Уже кавалеристы попрощались с ковпаковцами, взобрались в седла и двинулись в путь, а Петр пропустил мимо ушей, брошенное парнем в кубанке «Звягин, догоняй», продолжал перечитывать письмо за письмом, впитывая в себя новости из родного дома.

Когда он закончил читать последнее письмо, кавалерийская колонна скрылась в лесу. Неохотно возвращая письма брату, Петр попросил:

— Напиши им обо мне, жив, дескать… пусть не волнуются. Не знаю, когда подвернется возможность написать самому.

— Обязательно напишу, — пообещал Федор, а потом предложил — Оставайся с нами. Я попрошу командира… Примут. Вместе будем воевать.

Петр внимательно посмотрел на брата и в свою очередь спросил:

— А ты пошел бы с нами?

— Нет, что ты! Как можно…

— Вот видишь? Разве я брошу товарищей, с которыми более двух лет вместе провоевал! Давай прощаться. Неизвестно, придется ли свидеться.

— Теперь рядом будем. Обязательно встретимся, — уверенно проговорил Федор.

Братья обнялись на прощание. К Петру подвели его коня. Он перебросил повод через голову лошади, взялся левой рукой за переднюю луку седла, вставил ногу в стремя, вдруг обернулся к брату и сказал:

— А судьбу Европы все-таки придется решать нам:— советским людям.

Оттолкнулся правой ногой от земли, молодецки взлетел в седло, дал шпоры, Конь с места взял галопом и унес всадника вслед ушедшей колонне.

Федор, взволнованный встречей с братом, стоял среди улицы в окружении товарищей, смотрел вслед удаляющемуся Петру, махал рукой на прощанье и выкрикивал: «Будь здоров, Петя! До скорой встречи!» Он даже не подозревал, что следующая встреча состоится лишь после войны в родном доме.

Товарищи поздравляли Федора, оживленно делились впечатлениями.

— Просто не верится, — не мог успокоиться Федор. — Не гадал и не чаял и вот на тебе — встреча!

— Везучий ты, Федя, — позавидовал Лучинский. — Может, и мой брат Серега тоже где-то рядом…

Через несколько дней я встретил Звягина. Он был задумчивый, невеселый, шел не замечая меня.

— О чем задумался, детина? Почему начальство не приветствуешь? — нарочито строгим голосом спросил я Федора.

— Виноват, товарищ начштаба… Размечтался.

— Какие заботы одолевают счастливца?

Звягин помялся немного, потом быстро заговорил:

— Все о брате думаю. Встреча разбередила душу, заставила рейдом пройти по всей жизни. Вспомнил наше детство, а оно не очень легкое. Сколько хорошего стороной прошло. Мне скоро тридцать пять…

— Неужели! — удивился я. — На вид тебе не больше двадцати пяти.

— Ничего не поделаешь, такая уж у нас природа моложавая, — улыбнулся Звягин.

Федор Васильевич не впервые «проходит рейдом по своей жизни». Чаще молча, наедине с собой, а когда возникает потребность выговориться, вслух возле костра. Помню, как в Собычине в канун нового 1944 года Звягин рассказывал о своем житье-бытье.

— Мне бы скакать верхом на лошади, рядом с Сашей Усачем. Я ведь сын пастуха, — начал тогда рассказ Звягин. — Земли-то у нас было всего две десятины, а семья одиннадцать душ. Урожаи на архангельской земле — сами знаете какие. Не сладко жилось. Приходилось прирабатывать на стороне. Отец нанялся пастухом к заводчику, доглядал за табунами. Я пошел к нему помощником и с шести лет научился ездить верхом. Два моих брата умерли. Осталось нас четыре брата и три сестры. На двух десятинах не прокормиться. Подрастали и уходили на заработки. Я с десяти лет пахал. От горшка два вершка, из-за сохи не видно, а пахал. Жал серпом недозрелый ячмень…

Из рассказа Звягина я узнал, что в 1917 году он пошел в школу. Здесь впервые от учителя услышал о большевиках, о Ленине. До них дошла весть — свергли царя. Свергнуть-то свергли, а положение мало изменилось. Затем заговорили о новой революции, о большевиках. Наступила пора митингов. Имя Ленина не сходило с уст. Оно повторялось на разные лады. Одни — это трудовой люд — с именем Ленина связывали надежды на лучшее будущее. Другие — богатеи — наоборот…

Была провозглашена Советская власть. Земля — крестьянам. Заводы, фабрики — рабочим. Мир — народам. Долой войну! Но, как бы в насмешку, именно теперь война докатилась и до Архангельска. Здесь собрались отряды белогвардейцев. Нагрянули заморские интервенты. Кого только не было! И американцы, и французы, и англичане… И все вкупе с белогвардейцами, против большевиков, против трудового народа.

Школы закрылись. Наступило раздолье для десятилетнего Феди и его дружков. Ни один митинг, ни одна демонстрация не проходили без их участия… Они были свидетелями расправы над сторонниками Советской власти, которых вывели на мхи и расстреляли.

После разгрома белогвардейцев и изгнания интервентов начала налаживаться жизнь. Звягин плавал на речных колесниках, рыбачил на Мурмане, плотничал. Затем обучился шоферскому делу и до начала войны работал шофером на Исакогорском лесокомбинате.

В первый же день войны Федора, вместе с двумя братьями, мобилизовали. Четвертый — младший Петр — был в военном училище в Прибалтике.

Федора Васильевича направили в авиационную часть. Обслуживал аэродромы, обеспечивал связь, подбирал летчиков, выпрыгнувших из горящих самолетов. Летчики, что разведчики: на задание улетают группами, а возвращаются не все. Звягину казалось, что все при деле, лишь он один не воюет, круглые сутки гоняет машину. Это угнетало. В пору хоть в пехоту убегай.

В опасностях и тревогах проходили дни, недели, месяцы. Однажды Звягин повез связистов исправлять линию к аэродрому. Попали под бомбежку. Когда самолеты улетели, Федор кинулся разыскивать связистов. Не нашел. Решил один пробираться к аэродрому. Навстречу попадались машины. Шоферы советовали вернуться, пугали прорвавшимися немцами.

— У страха глаза велики, — отвечал им Звягин. — Где это ты увидели фрицев. Нет, пока не найду своих — назад не вернусь, — стоял на своем Федор и газовал на запад.

Проезжал деревню за деревней, но летчиков не находил. Въехал в одно село и напоролся на танк с крестами. Направил машину на танк, а сам вывалился из кабины и в коноплю. Фашисты окружили и схватили. Началось самое тяжелое: кошары, этапы, пересыльные лагеря, сон под открытым небом, колючая проволока.

Из головы не выходили слова присяги: «…Клянусь защищать ее (Родину) мужественно, умело… не щадя своей крови и самой жизни»… А что получилось? По-настоящему еще не воевал, не пролил крови и уже обречен на бесславную смерть. Нет, еще не все потеряно. «Бежать!» Легко сказать. А как? С пленных фашисты не спускали глаз. Побеги совершались каждый день, но мало кому удавались. Пытавшихся бежать тут же перед строем пускали в расход. Чуть было не постигла такая участь и Федора.

Во время одного из маршей несколько человек, с ними и Федор, бросились бежать. Фашисты всех переловили и повели к колонне. Звягин понимал — это конец. Он не растерялся: перескочил кювет, нырнул в колонну и забился в самую середину. Товарищи не выдали. Остальных, пытавшихся бежать, гитлеровцы расстреляли.

Первая неудача не сломила волю Звягина. Мысль о побеге не покидала его. Он придумывал новые варианты. Все решилось в Гомеле.

Пленных разместили в пересыльном лагере в белых конюшнях. Для многих этот лагерь стал «пересылкой на тот свет». Лишенные всякой помощи, пленные умирали, как мухи, от ран, голода и холода. Их раздевали, навалом, как бревна, грузили на двуколки и увозили. Потом двуколок стало не хватать. Приспособили для этой цели грузовики. Уцелевших партиями увозили на запад.

Федор Васильевич обратил внимание, что на территории лагеря, на отдельной площадке, отгороженной колючей проволокой, стояло несколько крытых грузовиков. В эти машины перед вечером загрузили очередную партию пленных для отправки в тыл. Приметил, какую машину грузят последней. Значит, она и пойдет последней. Звягин договорился с Ефимом Клименком бежать.