Вся синева неба - да Коста Мелисса

— Эмиль, ты меня слышишь? — снова звучит сдавленный голос Жоанны.

— Да. Иду. Что случилось?

— Сколько времени мы не опорожняли бак кемпинг-кара?

Эмиль не понимает ее вопроса. Он сползает с матраса к веревочной лесенке.

— Бак? Да где ты, Жоанна?

— Только не смейся, хорошо? Обещай мне, что не будешь смеяться!

Он ставит ногу на лесенку. Ему не удается связать воедино разрозненные фразы Жоанны. Да где она, в конце концов?

— Какой бак, Жоанна?

Он спустился. Дверца крошечной кабины санузла приоткрыта, и витает странный запах.

— Ты там, Жоанна? Что случилось?

Он видит ее лицо, еще не слыша ответа. Оно вымазано какой-то маской красоты, вроде глиной, и она то ли плачет, то ли ее вот-вот вырвет. Слышен ее сдавленный голос:

— Бак туалета, кажется, переполнен.

Он чувствует, как что-то поднимается, поднимается в нем, сметая все на своем пути. Сначала он думает, что это отвращение, но тут начинают вздрагивать его плечи.

— Нет, Эмиль! Ты обещал! Ты…

Но он чувствует приближающиеся спазмы. Пытаясь удержаться, спрашивает ее как может серьезно:

— Что случилось?

Он смотрит в точку за плечами Жоанны, чтобы не видеть ее испачканного лица, ее черного свитера в коричневых пятнах, слез отвращения, выступивших в уголках глаз.

— Я только хотела спустить, и все поперло.

Это уже слишком. Он больше не может сдерживаться. Безумный смех сильнее его. Неудержимые спазмы сотрясают его, так он не хохотал никогда в жизни. Он давится, икает, и слабые протесты Жоанны — «ты обещал, Эмиль!» — только смешат его еще сильнее. Это самая смешная сцена, какую он когда-либо видел. Жоанна, перемазанная какашками. Жоанна, которая, кажется, вот-вот разрыдается, но тоже начинает смеяться, потому что это слишком, потому что ее нервы сдают.

— Закрой глаза, Жоанна, — командует он между двумя всхлипами. — Закрой глаза и переживи это в полном сознании.

Он не может даже перевести дыхание. Он согнулся пополам, живот болит.

— Сосредоточься на запахе… На текстуре… На тепле дерьма на твоей коже.

— Сдохни!

Оба смеются до упаду, две, три минуты, может быть, четыре, не останавливаясь, не в силах перевести дыхание. Они смеются так, что в горле жжет и глаза наполняются слезами. Смеются на полу, на коленях, потому что уже не могут устоять на ногах. Черт побери, думает Эмиль, наконец переведя дух, это лучшая в мире терапия.

— Смотри, Жоанна! Смотри, что я нашел!

Сегодня утром на левом берегу порта Грюиссан, в районе под названием Матей, происходит большая чердачная распродажа. Три дня они видели афиши Большая чердачная распродажа в Матее по всему городу, исходив его вдоль и поперек. Эмилю первому пришла в голову идея:

— Можно бы зайти туда. Может быть, найдем, чем еще украсить кемпинг-кар!

Он был горд собой, увидев восторженное лицо Жоанны.

— Я обожаю чердачные распродажи, — ответила она.

Он так и думал. И вот сегодня утром они поднялись в семь часов. Уже час они бродят по краю пляжа среди стендов, наполненных старьем. Эмиль отыскал зеркало из золотистого металла, едва тронутое ржавчиной. Он уверен, что, если его хорошенько почистить, будет как новенькое.

— О! — говорит Жоанна, подходя к нему.

— Что скажешь? Можем повесить его над банкеткой.

— Да. Оно очень красивое.

Он замечает, что она держит что-то в руках.

— А ты? Что ты откопала?

Она протягивает ему предмет, который бережно держала. Это настоящий китайский фарфоровый чайник с бело-голубым цветочным узором.

— Мы же пьем много чая… Я подумала…

Он с энтузиазмом перебивает ее:

— Гениально! Теперь надо поискать красивые фарфоровые чашечки!

Жоанна кивает. Она поспешно уходит, он смотрит ей вслед. Чуть подальше стенд ломится от старых книг. Там она останавливается.

Два часа спустя они встречаются на пляже с мелким песком и высыпают содержимое своих пластиковых пакетов, чтобы провести инвентаризацию найденного. Жоанна отыскала десяток пожелтевших от времени книг, маленькую латунную керосиновую лампу, очень красивую, и кошмарный бронзовый подсвечник — Эмиль соглашается, что он очаровательный и старинный, но надеется, что он останется в шкафу.

— А ты? — спрашивает Жоанна.

Он нашел, помимо зеркала, четыре фарфоровых чашки для чая, все разномастные. Одна из них китайского фарфора, с зелеными драконами. Две других английского фарфора, с красными розами и золотым ободком. Последняя — кобальтовая с золотом — Санкт-Петербургского фарфорового завода, как ему объяснил продававший ее старик.

Их вещи, выложенные на стол, составляют полнейшую кучу-малу, кричащую мешанину цветов и материалов, но они оба счастливы. Это внесет круговорот жизни в их маленький дом.

29 октября, 02:07

Сижу за столом в кемпинг-каре, на банкетке.

Грюиссан. При свете свечи

Кажется, я никогда не был так счастлив, как сейчас, с Жоанной на берегу моря. Это счастье такое простое, такое банальное, и все же я еще не был так безмятежен. Даже если я скоро умру, даже если угасну без воспоминаний. Думаю, ей все же удалось меня успокоить. Ее дурацкой медитацией или просто ее спокойствием, ее странным и таким отрадным образом жизни.

Господи, как я счастлив, что она встретилась мне там, на обочине автострады. Это могла быть только она. Это путешествие без цели, без очертаний не могло бы иметь смысла и сути без Жоанны. Она придала ему краски, рельеф. Она сделала из него поиск, поиск в себе, в нас.

Я скоро умру, но никогда не чувствовал себя настолько в ладу с самим собой. Новым взглядом я смотрю на себя, на глуповатого юнца, которым я был, но взгляд этот доброжелателен. Я чувствую себя выросшим благодаря этим нескольким месяцам. Чувствую себя повзрослевшим. Сегодня я хочу еще расти, я хочу продолжать читать цитаты в пожелтевших Жоанниных книгах и медитировать над ними вечером при свете свечи.

Вчера вечером я погрузился в одну из старых пожелтевших книг, которые Жоанна принесла с чердачной распродажи. Они были для меня, эти книги. Это сборники цитат. Она подарила мне их, когда мы вернулись в кемпинг-кар. Я нашел такую прекрасную цитату, что разбудил Жоанну, чтобы прочесть ей. Она спала на кушетке. Цитата гласила:

«Если мы плачем, потому что скрылось солнце, слезы мешают нам видеть звезды».

Я сказал Жоанне, что только благодаря ей я это понял, благодаря ее желанию укоренить меня в настоящем. Сказал, что теперь благодаря ей я вижу звезды.

Я, кажется, слышал, как она всхлипнула, но не мог ничего разглядеть, было темно. Она молчала несколько долгих минут, а потом попросила меня написать это над нашими головами, на потолке над кушеткой.

Если существует рай, место где-то наверху, куда попадают умершие после жизни на земле, я торжественно обещаю, что сделаю все, чтобы присматривать за ней оттуда, и никогда не оставлю ее одну.

21

Уже около полуночи, а Жоанна не вернулась. Она исчезла на целый день. Эмиль даже не слышал, как она встала утром. Должно быть, она покинула кемпинг-кар на рассвете. Она не взяла с собой никаких вещей, даже рюкзака, поэтому он не встревожился сразу. Подумал, что она пошла пройтись. Вот только шли часы, и сейчас уже без десяти полночь. Жоанна никогда так не поступала. Обычно она, когда уходит, оставляет записку и сообщает, когда вернется. Она никогда не пропадала на целый день, тем более почти до полуночи. На улице проливной дождь и сильный ветер. Маленький газовый обогреватель, кажется, устал бороться с ледяными сквозняками, просачивающимися под дверь. С какой стати ей быть на улице в такой час? В такой потоп? Почему она ему ничего не сказала? Тревога нарастала весь день, становясь все глуше, все тягостней. И в довершение всего телефон Жоанны с утра непрерывно вибрирует в шкафу. Кто-то ее буквально преследует. С каждой новой вибрацией Эмиль вздрагивает всем телом. Его чувства так обострены, он так напряженно вслушивается в любой шорох за дверью, что сердце, чего доброго, остановится, если этот проклятый телефон снова зазвонит. Словно в насмешку, вдруг снова жужжит виброзвонок, и он роняет одну из фарфоровых чашечек, которые мыл в раковине.