Люди и боги (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич

Вдвоем они стали искать новых забав — и увидели странное скопище. Приличная толпа мещан окружала не артистов-менестрелей и не место кулачного боя, а бродягу в лохмотьях. Он источал запах городской канализации, но смрад не отпугивал людей. Они слушали, разинув рты, а бродяга вещал:

— Истинно говорю вам: боги пришли в Поларис! Знамения повсюду, лишь слепец может не видеть их. Священные Предметы нарушили молчание! Впервые за много веков они говорят во весь голос! Как это случилось? Ответ очевиден для зрящего: боги явились в подлунный мир! Их приближение разбудило Предметы!

Бродяга разительно отличался ото всех проповедников, каких встречала Мира. Священники всегда имели благостный вид, носили аккуратные чистые платья, говорили спокойно и ровно. Но этот человек свирепо надрывал глотку, тыкал в мещан грязным обвиняющим пальцем, гневно сверкал глазами. Толпа замирала перед ним, будто околдованная.

— Вы спросите меня: отчего Персты убивают? Давайте же, спросите! Вспомните святое писание, черти! Разве не говорил Праотец Вильгельм: «Нет хуже злодейства, чем отнять жизнь человека оружием богов?» А я отвечу вам! Наш мир прогнил! Он полон мерзости, жадности, себялюбия, зла. Мы все — жуки на грязной помойке! Боги пришли, чтобы очистить наш мир!

— Как очистить? — спросила Ребекка.

— Как очистить мир, спрашивает юная дамочка. Я отвечу: только огнем! Персты Вильгельма несут спасительное пламя! Вся скверна подлунного мира должна сгореть в нем!

— Разве не еретики завладели Перстами?

— Ха-ха-хаааа! — Бродяга рассмеялась так жутко, что в толпе заплакал ребенок. — Еррретики? А кто из нас не еретик?! Кто исполняет все заповеди? Ты, дамочка с Юга, разве трудишься усердно? Нет, ты в жизни пальцем о палец не ударила! А ты, лысый, получаешь удовольствия от страданий? Еще бы, у твоей жены синяк на половину рожи! А ты, мелкий, чего шустришь между рядами? Кошельки режешь? Не бери чужого!

Узловатый палец бродяги указал прямо на Минерву:

— Или ты, барышня с веснушками. Помнишь заповедь: «Позволь иному быть»? Что же смотришь на меня, как на дикого зверя? Я — человек, как и ты! Просто я — иной. Вы все — еретики! И я не лучше. Весь город, вся Империя! Кто уверен, что чист перед богами, — пусть выйдет на помост и плюнет мне в лицо!

Никто из толпы не пошевелился, и бродяга победно вскричал:

— Все еретики, да! Боги сделают добро из зла, ибо ничего, кроме зла, не осталось в мире. Одни еретики возьмут в руки Персты и послужат орудием божьим. Так самые мерзкие черви приносят пользу, очищая раны от гноя. Другие еретики сгорят в священном пламени — туда им и дорога, заслужили! А третьи, коих большинство, устрашатся гнева божьего и вспомнят о совести. Лишь тогда наш мир начнет меняться к лучшему!

Подруги с облегчением выбрались из толпы.

— Мерзкий человек, — выдохнула Мира, — арестовать бы его.

И поискала глазами констеблей, но Бекка возразила:

— Он не один такой. В последнее время все чаще слышу подобные речи. Кто-то первым придумал, а другие подхватили. Людям нравится верить…

— В то, что все вокруг плохи? Что приятного в такой вере?!

— Она доказывает то, что ты ничем не хуже остальных. Отличная вера для посредственностей.

— Бррр. Янмэй хотела бы, чтобы я прекратила это.

Ребекка положила руку на плечо подруге:

— Не стоит. Идет Вселенский собор, святые матери горят желанием крушить еретиков. Оставьте им эту заботу. Вы не имели дела с ересью, еще натворите ошибок.

Совет южанки прозвучал весьма разумно. И Мира невольно вспомнила прошлую беседу о политике: «Вы отреклись, ваше величество! Этой лошади больше нет. Смиритесь, прекратите игру».

— Миледи, — сказала Минерва, — я не раз вспоминала наш разговор во дворце…

— Я тоже, — перебила Бекка. — Я была глупа, простите меня. Я умею ездить верхом и очаровывать мужчин. Но ничего не смыслю в политике, тут вы во сто крат опытней меня. Простите, что посмела давать вам советы.

Мира взяла ее за руку.

— Ни Адриан, ни Телуриан, ни Юлиана Великая, ни Праматерь Янмэй не последовали бы тому вашему совету. Однако я все сильней подозреваю, что он был хорош.

На том они прервали сложный разговор и до самого дворца болтали о мелочах. Обе вернулись в прекрасном настроении и пообещали друг другу вскоре повторить прогулку.

А в приемном покое Минерву дожидались капитан Уитмор, министр двора и старший судебный пристав.

— Вам не назначено, запишитесь у секретаря, — бросила владычица, раздраженная тем, что ее заметили в столь странном виде.

— Ффаше величество увлеклись маскарадом! Какая милая, юная забава! Я ффсей душой поддерживаю…

Уитмор оборвал словоблудие министра:

— Ваше величество, простите, дело быстрое и несложное. Если вас не затруднит, дайте ответ: что делать с ним?

— С кем? — удивилась Минерва.

Капитан указал на портьеру, из-под которой торчали острые носки сапог:

— Он спрятался, ваше величество. Сказал, что сделает вам сюрприз.

— Сюррпррриз! — взревела портьера, отдергиваясь в сторону.

От неожиданности Мира уронила парик.

— Лорд Менсон?.. Что вы там делаете?

— Это же мой дом!

— Штора?..

Бывший шут обмахнул приемную широким жестом:

— Дворррец!

— Ваше величество, — пояснил пристав, — лорд Менсон решением суда признан невиновным и освобожден из-под стражи. Он сказал: «Доставьте меня домой». Мы спросили: «Где ваш дом?» Ну, и…

— Прикажете прогнать его, ваше величество? — спросил капитан.

Мира замешкалась, а Менсон подбежал к ней и поднял с пола парик.

— О, ты снова стала Глорией! Одобррряю! Умная девица, костлявые лодыжки… Тогда ты мне больше нравилась!

Он нахлобучил парик себе на голову.

— Возьми меня шутом, а? Повеселю тебя, а то ходишь смурная. В наше время владыке без шута — никак!

Стрела-3

1 июня 1775 г. от Сошествия

Фаунтерра, дворец Пера и Меча

Как же звали-то конюха? Нет, не вспомнить — Эрвин крохой еще бегал тогда… В Первой Зиме держали чертову прорву лошадей. Среди толпы конюхов имелся один весьма приметный: старик из Холливела, шаван. На половину головы старик был сед, а вторую, лысую половину покрывала рубцеватая, плохо сросшаяся кожа. Правый глаз вытек, правое ухо оторвано начисто. Говорили, этот шаван выпал из седла: нога запуталась в стремени, и конь протащил его головой по каменистой почве. Мозги старика были под стать внешности. Он не умел считать, даже дважды два; не умел говорить ровно — или бубнил под нос, или орал свирепо, как в битве. Трепетно любил ордж. Притом не напивался никогда: это слугам настрого запрещалось, полпинты в неделю — вот и вся пайка. Свои полпинты старик растягивал по одному глоточку, и весь аж светлел от лучистой печали, словно пил не ордж, а слезы самой Мириам.

Впрочем, наряду со всем безумством, имелись у старика два достоинства. Как никто другой, понимал он и чувствовал коней. Боевые жеребцы — отнюдь не подарок. С каждым сражением их норов портится, конь свирепеет, ожесточается на всех, кроме хозяина. Но старый шаван к любому скакун знал подход. Вот стоит лютый зверь, прямо Темный Идо с хвостом и гривой; подойдет старик, зыркнет единственным глазом, что-то буркнет под нос, махнет рукой — и конь покорно за ним, как ребенок!.. А еще, старик рассказывал степные легенды.

Был он сомнительным оратором: большую часть говорил так тихо, что Эрвин с Ионой слышали через слово. Но это лишь усиливало эффект: дыры от недостающих слов заполнялись детской фантазией, и легенды оживали перед глазами. Все было чуждо, страшно, пленительно. Бешеные скачки наперегонки со смертью, бескрайняя и жуткая свобода, колдовское родство людей с животными, вездесущие хмурые духи. Повадки шаванов были мягче северных, но пугали странностью, невозможностью понять… А в кульминационный миг каждой легенды голос старика вдруг свирепел, наливался силою Степи, гремел подковами, хлестал кнутом, бил стрелою — и попадал прямо в души мелких Ориджинов.