Чёрный Легион: Омнибус - Аарон Дембски-Боуден

Так они и стояли — в глазах одного пылало золото, а в глазах другого угасала жизнь. Колени Гора подогнулись, но Абаддон не дал ему упасть. Рот Гора шевелился, но не доносилось ни звука. Если его последние слова и прозвучали вслух, их услышал только Абаддон.

В тот день мне повезло. Не только потому, что я пережил битву с полубогом, которую вообще не следовало вести, но и потому, что услышал последние слова, сказанные Абаддоном его отцу. Медленно и плавно отведя Коготь назад, он вытащил его из тела отца, и за миг до того, как Гор рухнул — за миг до того, как в глазах примарха окончательно погас свет — Абаддон тихо прошептал четыре слова.

— Я не твой сын.

Это последнее и самое темное тысячелетие

999. M41

Итак, первая часть нашей истории подходит к концу. Перо Тота может какое-то время передохнуть, пока мои хозяева корпеют над этими словами и выискивают среди надиктованных строчек слабость. Но я сомневаюсь, что ему предстоит долгий отдых. Им хочется большего. Им поведали о происхождении Черного Легиона, теперь они будут расспрашивать о его рождении и первых сражениях, а также о последующих Тринадцати Крестовых Походах. Еще так много предстоит рассказать. Так много войн выиграно и проиграно, так много братьев и врагов ушли в воспоминания.

После Града Песнопений настало Просвещение, когда мы бились с теми, кто не присягал на верность Магистру Войны и пытался положить конец нашему восхождению. В ту эпоху мы пересекли Империю Ока, завершая Войны Легионов путем возвышения над Девятью, и один за другим примархи склонились перед Абаддоном. Некоторые с готовностью, некоторые неохотно, а одного пришлось поставить на колени. Но в конце склонились все. Лоргар, Пертурабо, Фулгрим, Ангрон, мой отец Магнус… даже Мортарион, который ближе всех подошел к тому, чтобы убить нас, посредством своих священных моровых поветрий.

А после этого пришел наш Первый крестовый поход. Имперская хроника помнит его как первый раз, когда Девять Легионов вырвались из Ока и вернулись в Галактику большими силами, противостоя неподготовленному Империуму. Девять Легионов помнят его благодаря триумфу при Уралане, где Магистр Войны взял свой демонический клинок, Драх`ниен.

У нас, входящих в Эзекарион, иные воспоминания — или, по крайней мере, они фокусируются совершенно на другом. Возможно, новые регенты Империума не ожидали нашего возвращения и потому были не готовы к встрече с нами, однако не все служители Императоры позабыли о его непокорных сыновьях.

Я до сих пор вижу его: древнего короля-храмовника, восседающего на вручную вырезанном из бронзы троне и обвившего закованными в броню пальцами рукоять своего громадного клинка. Я и теперь помню, как в моем тайном зрении безграничная гордость и абсолютная вера в нашего прародителя превращала его ауру в бурлящий перламутрово-золотистый ореол.

— Стало быть, ты вернулся, — его голос был глубок и стар, как само время, однако не надломлен довлеющими над ним годами. — Я никогда не сомневался, что так и будет.

Он плавным движением встал с трона, выпрямив спину и расслабленно держа в одной руке Меч Верховных Маршалов. К тому моменту он уже был ветераном с возрастом более тысячи лет. Годы оказали на него разрушающее воздействие, но в нем пылала жизненная сила.

Затем Абаддон сделал шаг вперед, молча подав нам знак опустить оружие. Он склонил голову в уважительном приветствии.

— Я вижу, время сделало твой доспех черным, как наши.

Древний Храмовник спустился от своего трона на три ступени, не отрывая взгляда от лица Магистра Войны.

— Я искал тебя. Пока Терра горела в огне ереси твоего отца, я охотился за тобой, денно и нощно. Мне всегда преграждали путь нижестоящие. Они постоянно умирали, чтобы ты мог жить.

Он остановился не более, чем в двух метрах от Абаддона

— Я никогда не прекращал искать тебя, Эзекиль. Ни разу за все эти долгие годы.

Тогда Абаддон поклонился без тени насмешки. Ее не было ни в его глазах, ни в его сердце. Эзекиль всегда любил отважных противников, а никто не был отважнее, чем этот рыцарь.

— Это честь для меня, Сигизмунд.

Они оба подняли клинки…

А потом была Комморра. Та бесконечная ночь, когда мы осадили Темный Город, намереваясь стереть с лица Галактики один из их знатных домов в наказание за то, что те отняли у меня Нефертари. Абаддон не пытался обуздать мое горе и удержать меня под контролем. Он поощрял мою ярость. Восхищался ей. Он приказал Черному Легиону войти в паутину, чтобы поддержать мой лихорадочный гнев. Это — преданность, друзья мои. Это — братство.

Однако все это еще только предстоит.

— Хайон, — одна из моих пленителей произносит мое имя, и я улыбаюсь тому, как оно звучит, исходя из человеческой гортани. Она постоянно задерживается дольше всех, когда прочие уходят, и задает наиболее насущные вопросы. Она приходит с вопросами, которые важны для меня, а не стремится к очередному сухому вспоминанию богов, веры, слабости и войны.

— Приветствую, инквизитор Сирока.

— С тобой все в порядке, еретик?

— Вполне в порядке, инквизитор. Вы пришли с вопросом?

— Всего одним. Пока что в своих показаниях ты продолжаешь умалчивать об одном жизненно-важном аспекте — ты не сказал, почему сдался нам на попечение. Зачем лорду Эзекариона так поступать? Почему ты явился на Терру в одиночестве, Хайон?

— Ответ прост. Я пришел, поскольку я — посланник. Я несу сообщение от моего брата Абаддона, чтобы передать его Императору перед тем, как Повелитель Человечества, наконец, умрет.

Я слышу, как у нее в горле перехватывает дыхание. Инстинкт заставляет ее ответить еще до того, как она вообще успевает обдумать произносимые слова.

— Бог-Император не может умереть.

— Все умирает, Сирока. Даже идеи. Даже боги, а в особенности — ложные боги. Император — воспоминание о человеке, посаженное на сломанную машину ложной надежды. Золотой Трон отказывает. Никто не знает об этом лучше нас, обитателей Ока. Мы видим, как умирает Астрономикон. Мы слышим, как стихает песнь Императора. Я явился на Терру предать себя в ваши руки не для того, чтобы посмеяться над умиранием Его света, но я не стану и прикрывать правду сладкой ложью, чтобы вам было легче ее слышать.

— Инквизитор, для меня это не сообщения на экране и не списки с цифрами потерь, которые можно сбросить со счетов. Свет Императора угасает по всей Галактике. Сколько флотов и кораблей было утрачено за последние десятилетия из-за того, что Астрономикон мигает? Тысячи? Десятки тысяч? Сколько миров только за последние десять лет возвещали о своем мятеже, или же кричали, посылая психический зов о помощи? Сколько затихло под покровом варпа, и теперь там ничего нет, только ходят демоны? Здесь же, на Терре… Вы слышите хоть один из тысяч миров сегментума Пацифик? Четверть Галактики умолкла. Вам известны причины этого? Известно, что за войны они ведут, окутанные безмолвием и тенью?

Какое-то время она молчит.

— Что за сообщение ты принес Императору?

— Оно довольно простое. Эзекиль попросил меня отправиться сюда и предстать перед нашим прародителем, как мы делали, когда Империум был юн. Я взгляну в пустые глазницы Императора и скажу ему, что война почти закончена. Наконец, спустя десять тысяч лет изгнания в преисподнюю, его падшие ангелы возвращаются домой.

— Разве ты не нужен Магистру Войны в этой войне, на передовых?

— Я нахожусь именно там, где нужен ему более всего, инквизитор.

Я чувствую, что она наблюдает за мной после этих загадочных слов. Она оценивает меня по ним, рассматривает их возможные значения. И, наконец, кивает.

— И ты продолжишь рассказывать свою историю?

— Да, инквизитор.

— Но зачем? Зачем ты даешь своим врагам все, о чем они просят?

Ах, какой вопрос. Разве я тебе не говорил, Тот? Не говорил, что именно она задавала существенные вопросы?

— Это Конец Времен, Сирока. Никому из вас не суждено пережить пришествие Багряного Пути. Империум проигрывал Долгую Войну с момента, когда ее только объявили, и теперь мы вступаем в эндшпиль. Я расскажу вам все, инквизитор, поскольку для вас это ничего не изменит.

Чудотворец

Только смертные меряют время проходящими годами. Бессмертные, а также те, кто ближе всего подошел к вечной жизни, измеряют поступь времени в моментах и воспоминаниях. Я могу восстановить каждое слово, сказанное мне за мою жизнь, могу вспомнить каждую секунду, проведенную в сражениях на полях боя в этой Галактике, однако измеряю его, вызывая в воображении выразительные воспоминания. В этих важнейших моментах заключена эссенция целых войн — поединок с вражеским военачальником, быть может, или же брат, который пал в бою и уже никогда не встанет вновь.