Чёрный Легион: Омнибус - Аарон Дембски-Боуден

Вонь машин и фальшивый огонь, — передал мне зверь. Давай поохотимся вместо того, чтобы наблюдать, как трудится чудесник.

Хариз услышал — при праздном требовании рыси он поднял глаза. Молот смолк, и он повернулся к источнику беззвучных слов.

— Гира? — спросил он огромную кошку. Я ощутил, как он протягивает к зверю свои чувства. Его шестое чувство было существенно слабее моего. Я понял это в тот момент — его чувства казались практически немощными, словно детские руки, неспособные удержать что-либо.

Если заниматься сравнениями, то название просперских рысей неточно. Архивные свидетельства указывают, что корневой вид с Древней Терры представлял собой небольшое создание, какого-то падальщика, который, в лучшем случае, охотился на паразитических грызунов. Рыси моего родного мира были ближе по размеру к терранским лошадям и, как и большая часть фауны Просперо, обладали едва заметными психическими способностями. В наибольшей степени они похожи на терранского кота-тигруса, или тигра, хотя даже те в сравнении с ними выглядят мелкими и слабыми. У этой рыси была черная шерсть с темно-серыми полосами на боках. Она кралась, как убийца, и лениво бродила с место на место, словно довольная королева.

— Гира? — снова спросил Хариз. Рысь зевнула, исключительно демонстративно, и облизнула свои сабельные клыки.

Тогда я поохочусь без тебя, — передала она мне.

Мы здесь почти закончили.

Разум кошки отразил ко мне мои же слова — это психический эквивалент того, что ты слишком отвлечен, чтобы обращать внимание. Не делая более никаких подтверждений, рысь бесшумно покинула кузнечный зал, остановившись только для того, чтобы зарычать на ворона Ашур-Кая. Токугра зашуршал перьями и перепрыгнул на горгулью повыше.

Хариз обернулся ко мне, все еще держа молот в руке.

— Это была просперская рысь.

— Да. Была.

— Я думал, что они вымерли.

— Вымерли.

— Это была Гира?

Я сделал жест в направлении металла, остывающего на наковальне.

— Продолжай работать, Тауматург.

Мастера-ремесленники имеют обыкновение отмечать свою работу. Имя в уголке картины, туш в конце песни, отпечаток у подножия статуи — что-нибудь и где-нибудь, отмечающее принадлежность произведения искусства его создателю. Оружейники — не исключение. Существует множество историй о кузнецах, которые, когда приходит время остудить клинок, добавляют в закалочную воду каплю собственной крови.

Хариз отдавал больше, чем каплю крови. Он отдавал часть себя, налагая на создаваемое им оружие свою ауру и чувства, вкладывая в него собственную гордость и могущество. Всего лишь малейшее прикосновение души, однако этого было бы достаточно, чтобы выделить его клинки, даже в том случае, если бы мастерство полностью не выдавало его гений. Держать созданное Харизом оружие означало знать, что человек полностью посвятил свое сердце его безупречности.

Он вручил его мне без церемоний — протянув, пока оно еще исходило паром от последнего поцелуя остужающей и запятнанной кровью воды.

Меч. Я десятки лет пользовался топором, но он изготовил для меня меч. Я не почувствовал никакого раздражения. Я понял, что это мой клинок, еще до того, как взял его, а в миг, когда мои пальцы сомкнулись на рукояти, я понял, что никогда больше не получу в свое распоряжение оружия, настолько же полностью, абсолютно моего. Саэрн являлся ценнейшим моим оружием из-за того, что воплощал собой. Меч же, который для меня выковал Хариз, безоговорочно являлся лучшим.

Длинный клинок был серебристым, его обильно покрывали вытравленные кислотой тизканские руны, образующие спирали мантр и мандал. Рукоять из темного металла имела выемки под мою руку и была удобнее, чем просто удобна. Когда воины утверждают, что их оружие — продолжение их самих, они говорят о привычке и тренировке. Меч-ибис — клинок, который мне ни разу не доводилось держать прежде — продолжал мой разум и мою силу так же надежно, как продолжал руку. Питаемые кристаллами генераторы в рукоятке пробудились от моего прикосновения, и он загудел, вибрируя инфразвуком. Камень на хвостовике представлял собой психически обработанный самородок янтаря, изображавший рычащую звериную морду. Животное имело химерическую природу — одна половина морды принадлежала воющему фенрисийскому волку, другая же — щерящейся просперской рыси. Каким-то образом это выглядело естественным — Хариз изготовил части головы так, что они безупречно сливались воедино.

Я чувствовал вес меча в руках — не его физическую массу, а важность и значимость. Список мистических материалов, использованных при его создании, слишком длинный, чтобы приводить его здесь, однако наиболее очевидные компоненты нельзя оставлять без внимания. Это был меч, выкованный из фрагментов оружия двух примархов.

Он еще ни разу не наносил рану и не забирал жизнь, однако пульсировал, нашептывая угрозы и суля смерть. Как же он запоет, десять тысяч лет омываясь ихором и кровью?

Не помню, насколько долго я пробыл в забытьи в ту ночь, просто глядя на образец совершенства, изготовленный для меня моим братом. Знаю лишь, что меня вернул обратно из грез его голос.

— Хайон, — произнес он уже не в первый раз.

Я посмотрел на него, впервые сознавая, что благодарность может достигать таких высот пылкости, что слова не в силах передать ее должным образом. Вместо того, чтобы говорить, я передал от своего сердца к его чистую, не отфильтрованную признательность. Это было психическое давление такой силы, что он отшатнулся на два шага, прежде чем успел оправиться.

— Твое удовлетворение, в свою очередь, доставляет мне удовольствие, — сказал он. — Ты знаешь, чего я хочу в качестве оплаты.

Я знал. Знал с того момента, как он прибыл на борт.

— Мы подозревали, что ты попросишь об этом. Эзекиль уже дал свое согласие. Ты станешь одним из нас сразу, как пожелаешь, Хариз.

Перед тем, как ответить, он перевел взгляд на мою броню — на бесцветный боевой доспех, который я носил.

— К кому я присоединяюсь, Хайон? Кто вы?

— Мы еще не знаем, — я баюкал меч в руках, все еще плененный его великолепием. — Но мы направляемся к остаткам Луперкалиоса, чтобы это выяснить. Если последние из Сынов Гора не подставят горло и не поклянутся нам в верности, то умрут так же, как и прочие.

В тот миг наши глаза встретились. Этот простой контакт разрушил всякое притворство и обман. Меч не являлся услугой мне. Это был тест для него — испытание, достоин ли он того, чтобы пойти с нами. Никто из нас не говорил так, однако мы оба знали об этом все время.

— Хайон, что бы ты со мной сделал, если бы я не справился?

Как я уже много раз говорил Тоту и Сироке, я не одарен языком лжеца. Так что я вновь сказал лишь правду.

— Я бы тебя выпотрошил, отдал твою голову Эзекилю и забрал твоих рубрикаторов, привязав их к себе.

Контакт глаз продолжался.

— Ты все еще намереваешься взять моих рубрикаторов, — это был не вопрос.

— Да. Как бы ни назывался этот новый Легион, я стану господином его пепельных мертвецов.

Когда обмен взглядами, наконец, завершился, его нарушил Хариз. Он опустился передо мной на одно колено, склонив голову и приложив руку к сердцу.

В тот момент он стал первым воином Черного Легиона, преклонившим передо мной колени как перед своим военачальником.

— Мой повелитель, — произнес он.

На задворках сознания я ощутил присутствие Абаддона и его гордость. Он видел все, происходящее на борту «Мстительного духа». Никто из нас не знал, каким образом.

Начинается, Хайон. Начинается.

Абаддон: избранник Хаоса

Позором с тенью преображены.Свободны.Когда другие перед Троном склонены.

В черном и золоте вновь рождены.Братья.Когда другие обособлены.

Когда к нам приводят пленника, я не могу определить, сохранил ли тот достаточно собственного достоинства, чтобы удержаться от тщетной борьбы, или же у него просто нет сил отбиваться. Его доспех, некогда имевший царственно-белую окраску вырезанного ордена, теперь представляет собой серо-стальные останки. Раньше на керамите горделиво красовались почетные знаки и символы подвигов, но теперь его украшают лишь рубцы и подпалины. Можно было бы сказать, что Судьба оказалась к нему неласкова, однако это будет ложь. Это мы оказались к нему неласковы. И к его ордену. И к населению, которое они пытались защитить.

Судьба тут ни при чем.

Мои рубрикаторы швыряют его на грязную землю. Исполнив свою обязанность, они поворачивают ко мне лицевые щитки в ожидании распоряжений.

Убейте его, если пошевелится, — безмолвно передаю я им.

Они направляют свои изукрашенные болтеры на распростертого пленника неторопливыми призрачными движениями тех, кто уже не в состоянии даже изображать жизнь. На всех нас обрушивается маслянистый поток ливня, который шипит на рогатых шлемах братьев и хельтарских плюмажах моих слуг из пепла.