Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 8. НА ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ
ФРОНТАХ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ
От войны перьев к войне пушек
В 1830-1840-е годы европейское общественное мнение в большинстве своём было антироссийским. В то же время в международных отношениях продолжала действовать пентархия: «европейский концерт» великих держав решал возникавшие споры дипломатическим путём. Однако Венская система подверглась серьёзному кризису в ходе так называемых синхронных революций, прокатившихся по континентальной Европе в 1848-1849-х годах. После них, как и по окончании Наполеоновских войн, авторитет России значительно возрос, неслучайно императора Николая Павловича в Европе тогда сравнивали с Наполеоном. Но это могущество вызывало страх, зависть и раздражение.
«Седлайте своих коней, господа! Во Франции провозглашена республика!» — Николаю I приписывают эти слова, якобы произнесённые на балу у наследника престола[1044]. Они являются апокрифом, но именно такие преувеличенные страхи были распространены в Европе, особенно нагнетаемые либералами и радикалами. Знаменитый писатель Проспер Мериме, живо и искренне интересовавшийся Россией, познакомивший французских читателей с русской литературой, переводивший Пушкина и Гоголя, 21 июля 1849 года сообщал Леонсу де Лавернь: «Я провожу время, вернее, теряю его в пяти или шести комиссиях, где работают не лучше, чем при покойной монархии[1045], а кроме того, изучаю русский язык. Это самый красивый язык на свете. Только слов невероятно много, у глаголов — пять или шесть причастий и четыре формы, определяющие четыре оттенка в образе действия, так что, не будучи казаком, разобраться во всём этом довольно трудно. Тем не менее непременно нужно научиться говорить и понимать все эти тонкости, чтобы в 1855 году вас не избили кнутом. Я полагаю, что тогда фамилия парижского губернатора будет оканчиваться на ов или ин, а журнал Ревю будет проходить цензуру какого-нибудь калмыка»[1046]. Вероятно, Мериме писал не о своих реальных страхах, а лишь тонко высмеивал существовавшие в обществе опасения, как поступали в 1830-е годы английские радикалы, пустившие в ход слово «русофобия»[1047].
Снова актуализировался польский вопрос. Французы и немцы считали Царство Польское первой линией обороны против России. Весной 1848 года в Национальном собрании Франции раздавались заявления в поддержку Польши и призывы начать войну с Россией за восстановление польской независимости[1048].
В германских государствах настроения были также антирусскими. В «Записке» Ф.И. Тютчев писал: «По мере своего революционизирования Германия с неизбежной последовательностью ощущала в себе возрастание ненависти к России. В самом деле, тяготясь оказанными Россией благодеяниями, Германия не могла не питать к ней неистребимой неприязни. Сейчас этот приступ ненависти, кажется, достиг своей кульминации; он восторжествовал не только над рассудком, но даже над чувством самосохранения»[1049].
Конечно, немцы не были сплошь русофобами. Среди представителей консервативного лагеря немецкого общества существовали и ярко выраженные русофилы. Сильные пророссийские тенденции были в высших слоях прусского общества. Но и в правящих кругах Берлина негодование вызывал тот факт, что российский император воспринимал прусского короля как своего младшего брата и постоянно вмешивался во внутренние дела германских государств. Немцы стремились освободиться от русской опеки, что и произошло после объединения Германии в 1871 году[1050].
Возмущение Запада усилилось после того, как летом 1848 года Россия ввела войска на территорию Молдавского княжества (опасаясь, что под влиянием событий в Венгрии и там разразятся беспорядки)[1051], но особенно после подавления русскими войсками Венгерской революции[1052]. Именно тогда либералы и радикалы вновь обрушились на Россию как на душительницу свободы. Участие 100-тысячной русской армии под командованием фельдмаршала И.Ф. Паскевича[1053] в подавлении революции произвело удручающее впечатление на европейское общественное мнение, несмотря на то что помощь была оказана по просьбе австрийского императора Франца Иосифа I. Для императора Николая Павловича это решение было непростым, однако Россия не могла не вмешаться в венгерские события. Как справедливо отмечает О. Р. Айрапетов, дальнейшее развитие кризиса «могло создать долговременную зону нестабильности на границах России. Петербург не без оснований опасался, что последствия распада Австрии приведут к ухудшению положения и в Германии, и в Польше, и на Балканах»[1054]. Тем более что в рядах венгерской армии было немало выходцев из Польши. Британская общественность горячо поддерживала венгров, а в прессе создавался идеализированный образ Венгерской революции, как некоего подобия Славной революции в Англии, когда парламент сверг короля Якова II Стюарта и установил дуалистическую монархию. Лидера венгерских восставших Лайоша Кошута считали «очень британским» типом революционера — он представлялся англичанам либеральным джентльменом, сторонником просвещённой аристократии, борцом за принципы парламентского правления и конституционализма[1055].
В результате с европейским общественным мнением солидаризировались и европейские политики; Российская империя начинает восприниматься как угроза существовавшему равновесию сил. Да и в целом классический, если можно так сказать, образ России к этому времени уже сформировался. По словам Ш. Краус, в середине XIX века «русский персонаж» создавался уже без усилий, поскольку коллективное воображение располагало всеми необходимыми для этого характеристиками[1056].
При анализе причин Крымской войны (1853–1856) особенно важно учитывать фактор общественного мнения. В современной исторической науке вопросы о причинах и сущности этой войны являются дискуссионными, исследователи пересматривают устоявшиеся взгляды на этот конфликт. Конечно, европейские державы не были заинтересованы в усилении позиций Российской империи на Востоке, и главной причиной войны явилось соперничество великих держав за влияние в Османской империи. Однако идея совместной войны против России появилась на повестке дня далеко не сразу. Император Николай I не верил в англо-французское единство не только из-за своей политической недальновидности, хотя канцлер Нессельроде постоянно его предостерегал, что Россия могла оказаться перед лицом европейской коалиции[1057]. Императора можно понять, ведь с геополитической точки зрения война с самого начала пошла нелогично: Великобритания выступила на стороне Османской империи, и произошло англо-французское сближение[1058]. В Великобритании и Франции до самого последнего момента существовала неопределённость относительно войны против России, а во Франции была мощная «прорусская партия» во главе со сводным братом Наполеона III графом Шарлем де Морни. Против войны выступали деловые круги, опасаясь, что военные налоги подорвут экономику. Ко всему прочему, французы
