Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При этом людям нравятся не просто сказки, а страшные сказки. Кюстин как раз создал такую интересную, экзотичную, но при этом страшную сказку.
Кюстин, по словам князя Вяземского, не зная России, сознательно избегая общества русских, поставил «похоронное клеймо на целую нацию», и это очень точное определение. При этом Пётр Андреевич вовсе не отрицает, что российское общество лишено пороков и недостатков: «Мы знаем собственные недостатки гораздо лучше наших хулителей и клеветников и видим всё то, что нам недостаёт, как дочерней нации великой европейской семьи <…> Мы не ставим себя во главе цивилизации, мы не намерены поучать и командовать другими нациями. Но у нас тоже есть своё место под солнцем, и не г-ну Кюстину нас его лишать». Выводы маркиза Кюстина, по словам Вяземского, есть лишь «пустые общие места, доводимые зачастую до абсурда»[998]. Однако Кюстин и не стремился к правде, он лишь воссоздавал узнаваемый на Западе образ России, и читатель видел в книге Кюстина то, что ожидал увидеть, поскольку этот текст, как справедливо отмечает А.Р. Ощепков, есть не что иное, как «перепевы и синтез уже известных западному читателю мотивов»: незрелость «варварского» народа, подражательность русских, страхи перед русской экспансией, рабство, нравственная развращённость русской элиты, униженность и забитость народа и т. д.[999]
По мнению К. Г. Мяло, «сходя на берег, де Кюстин словно уже держит в голове шифр, с помощью которого ему надлежит прочитать раскрывающийся перед ним мир, за видимостью обнаружить сущность — чуждую и опасную <…> Всё: здания, улица, природа, воздух, любая примета быта — сразу же воспринимаются не сами по себе, но как проявление всё той же изначальной, порочной и враждебной, сущности России, и даже некой её метафизической небытийности»[1000].
Однако Вяземский отказался от публикации своей работы. Главный аргумент — французы ему всё равно не поверят. Он писал, что французы верят только родным органам печати и «раз де-ляют веру своего прихода и убеждения своей газеты». Вяземский приводит такой пример. Во время эпидемии холеры он с семьёй и гувернером-французом, воспитателем его сына, жил в деревне. Всё семейство живо интересовалось новостями, а ипохондрик-француз волновался больше всех. Наконец в сводках сообщили, что болезнь отступила. Вяземские облегчённо вздохнули, в отличие от француза: оказалось, из французской официальной газеты «Le Journal des Debats» он узнал, что от холеры каждый день умирали сотни людей. Напрасно князь пытался его успокоить, объясняя, что эта информация устарела минимум на полтора месяца. Несчастный француз только и твердил, что французские газеты пишут правду, а официальным докладам из Москвы верить нельзя[1001].
Это понимал и Нессельроде, это прекрасно осознавал и сам Кюстин. В своей книге он приводит очень точное наблюдение императрицы Александры Фёдоровны, заметившей в разговоре с ним: «Если мы вам понравимся, вы скажете об этом, но напрасно: вам не поверят; нас знают очень мало и не хотят узнать лучше»[1002].
Каков же был итог этой «журнальной войны»? Деятельность Третьего отделения по созданию позитивного имиджа России была очень активной, но столь же нерезультативной, и многочисленные антикюстиновские публикации никак не влияли на мнение французов и их образ России; публика ими не интересовалась и продолжала читать «Россию в 1839 году».
Как отмечал в 1844 году Ф.И. Тютчев, защитники России создавали у него впечатление людей, которые «в чрезмерном усердии готовы торопливо раскрыть свой зонтик, чтобы предохранить от полуденного зноя вершину Монблана»[1003], то есть предпринимали совершенно бесполезные действия. Тем более что русофобия была тогда, как уже отмечалось, модным явлением. На эту деталь верно обратили внимание в одном из отчётов Третьего отделения. В документе сообщалось о лекциях профессора Коллеж де Франс Киприана Робера, сменившего на кафедре Адама Мицкевича: «Примером последнему может служить профессор славянской литературы в Парижском коллегиуме Киприян Роберт, который, вопреки прежним своим мнениям о России, ныне обнаруживает к нам самую непримиримую ненависть. Причина этой перемены заключается в том, что журналисты провозгласили его приверженцем России, а потому и лекции его оставались без слушателей; избрав же направление, согласное с духом времени, он снова привлёк к себе слушателей»[1004].
Ф.И. Тютчев был сторонником более решительных действий в плане пророссийской пропаганды и упрекал власти в провале работы по формированию позитивного имиджа России в Европе. В «Записке» он писал: «Какие предосторожности должны мы ещё соблюдать по отношению к враждебному общественному мнению, которое, при нашем молчании, на свой лад судит об этих вопросах и выносит одно за другим решения, невзирая на критику и обжалование, и всегда в самом враждебном, самом противном нашим интересам смысле. Не должны ли мы сами положить конец такому положению дел? Можем ли мы дальше скрывать обусловленные им огромные неудобства?»[1005] При этом Тютчев подчёркивал, что такие возможности у России были, учитывая отсутствие единства в настроениях европейской общественности: «…в состоянии раздробленности существующих в Европе мнений и интересов такое великое и значительное единство, как наше, способно стать влиятельным и притягательным для умов, совершенно утомлённых этой предельной раздробленностью. Мы не вполне ведаем, как там жадно тянутся ко всему, что обеспечивает сохранение постоянства и даёт надежду на будущее <…> как там желают соединиться или даже слиться с чем-то великим и могущим»[1006]. Тютчев предлагал и конкретные меры: «Истинно полезным было бы, например, обосноваться в самой уважаемой газете Германии, иметь в ней авторитетных и серьёзных посредников, умеющих заставить публику слушать себя и способных двинуться разными путями, но каким-то единым целым к определённой цели»[1007]. Как уже отмечалось, такая тактика практиковалась российскими властями, но всегда результаты были не особо впечатляющими.
Уже в ходе Крымской войны об этом же писал историк М.П. Погодин, упрекавший российские власти в том, что они не отвечали на антироссийские выпады в европейской прессе: «Наше молчание, глубокое, могильное, утверждает их в нелепых мнениях. Они не могут понять, чтоб можно было такие капитальные обвинения оставлять без возражения, и потому считают их положительными
