Поэзия Серебряного века (Сборник) - Рюрик Рок

Илья Сельвинский

Илья Львович (псевд. Эллий-Карл) Сельвинский – поэт, драматург, литературовед. Пробовал себя во многих областях: театральный актер, портовый грузчик, цирковой борец – далеко не полный список его профессий. В годы Гражданской войны Сельвинский в рядах Красной Армии воевал под Перекопом. Первые поэтические опыты принесли ему большую известность: виртуозные стихи с полифонической мелодикой, буйством красок и ритмических переходов произвели на читателей и специалистов очень сильное впечатление.

Стихотворные и стилевые эксперименты Сельвинского во многом определили поэтическое направление, именуемое конструктивизмом. В середине 1920-х гг. он стал организатором “Литературного центра конструктивистов”, а также его идейным вдохновителем. Этот этап был наиболее ярким в литературной биографии поэта. В дальнейшем его поэтическая манера претерпела значительные изменения. В 30-е годы Сельвинский по делам службы и в качестве корреспондента “Правды” много ездил по стране. Это нашло свое отражение в творчестве поэта. Эпос и драма, воссоздающие облик разных эпох и народов, занимают в нем главное место.

Красное манто с каким-то бурым мехом,Бархатный берет, зубов голубизна,Милое лицо с таким лукавым смехом,Пьяно-алый рот, веселый как весна.Черные глаза, мерцающие лаской,Загнутый изгиб, что кукольных, ресниц,От которых тень ложится полумаской,От которых взгляд, как переблик зарниц.Где же вы – Шарден,[435] Уистлер[436] и Квентисти,Где вы, Фрагонар,[437] Барбе[438] или Ватто?Вашей бы святой и вдохновенной кистиОхватить берет и красное манто.

Вышел на арапа.[439] Канает буржуй.[440]А по пузу – золотой бамбер.[441]“Мусью, скольки время?” – Легко подхожу…Дзззызь промеж роги… – и амба.

Только хотел было снять часы —Чья-то шмара[442] кричит: “Шестая”.[443]Я, понятно, хода. За тюк. За весы.[444]А мильтонов[445] – чертова стая.

Подняли хай:[446] “Лови!”, “Держи!”Елки зеленые: бегут напротив…А у меня, понимаешь ты, шанец жить, —Как петух недорезанный, сердце колотит.

Заскочил в тупик: ни в бок, ни черта.Вжался в закрытый сарай я…Вынул горячий от животаПятизарядный шпайер:[447]

– Нну-ну! Умирать так будем умираать.В компании-таки да веселее. —Но толпа как поперла в стороны, в мракИ построилася целую аллею.

И я себе прошел, как какой-нибудь ферть,[448]Скинул джонку[449] и подмигнул с глазом:“Вам сегодня не везло, мадамочка Смерть?Адью до следующего раза!”

Председателю Тройки

Господину Долинину

Ротмистра Браудэ

Приказом коменданта в Кронштадскот РавелинеНа четвертом бастионе (юго-запад)За командованье мной при интервенции КарелииБелым бронепоездом “Ревун” —В ночь на третье я был расстрелянИ похоронен во рву.Бдя честь Российского знамени,Прошу сей просьбе внять:За дрянь работу – солдат шомполами,Меня ж – дострелять.

Подпись: Браудэ

Деревня Лю́церн.

Марта 6-го дня.

Входящий номер и резолюция:

По пункту второму – внять.

Конструктивная тема “Рапорта” – дать в насухо выжатой форме – эпопею, если под ней понимать широкую картину борения родов, наций и классов. Широта картины может зависеть не столько от величины окуляра, сколько от перспективы – так морской горизонт ясно виден и в иллюминаторы корабля.

Семантическая тема вещи – конфликт классовых психологий, взятых в разрезе морали: с одной стороны, чванное геройство старого крепостника, назло всему видящего в красноармейце только русского солдата и в суровой рисовке требующего своей смерти для исправления его плохой работы – и с другой – лишенная всякой сентиментальности четкая деловитость большевика.[450]

Красные краги. Галифе из бархата.Где-то за локтями[451] шахматный пиджак.[452]Мотькэ-Малхамовес считался за монархаИ любил родительского падежа.

Полчаса назад – усики нафабрены,По горлу рубчик, об глаз пятно —Он как вроде балабус[453] обошел фабрику,Он! А знаменитэр ин Одэсс блатной.

Там в корпусах ходовые девочки,[454]У них еще деньжата за ночной “марьяж”,[455] —Сонька, и Любка, и Шурочка Первая,Которую отбил у всего ворья.

Те повыходили – но снаружи не сердятся,Размотали чулок и, пожалуйста, – на…Вы же понимаете: для такого мердэра[456]Что там может значить бабья война?..

Мотькэ хорошо. Чем плоха профессия?Фирма работает – и вашших нет.На губе окурок подмигивает весело,Солнце обляпало носы штиблет.

Но тут вышел номер: сзади рабочие.Сутенер на тень позыривает скосу…Вдруг: “Стой!” Цап за лапу:“Кар-роче…”Брови вороном на хребет носа.

Губы до горла лицо врезали,Зубы от злобы враскрошь – пемзой…Оробели ребята… Обмякло железо-то…Взяла тута оторопь и Тамбов и Пензу.

Мотькэ-Малхамовес идет по Коллонтаевской…Сдрейфили хамулы[457] – холера им в живот!..Он уже расходился, руками махаетсяИ ищет положить глаз на живое.

И вдруг ему встрелись и совсем-таки нечаянноХунчик-дер-Заика и Сашка Жмых.Ну, как полагается, завернули в чайнуюИ долго гиргиркали[458] за стаканом на троих.

А назавтра днем меж домов пятиярусных[459]К магазину “Ювелир М. Гуревич и сын”Подкатил. Грузовик. Содрогаясь. Яростно.Волоча. Потроха. У мускулистых. Шин.

Магазин стал. Под наблюдением “приказчика”Зеленых и рыжих два бородачаНе спеша выносили сундуки и ящикиИ с шофером нагружали оцинкованный чан.

Когда же подошли биржевые зайцы,[460]Задние колеса прямо в них навели:“Я извиняюсь: магазин перебирается,На следующем квартале есть еще один ювелир”.

Внутри же сам хозяин и все покупателиВнавалку, как бараны, перли в стену,Налезали на мозоли и опять-таки пятились,И один дер[461] другого за штаны тянул.

А над ними с фасоном главного махера,[462]Успев отскочь до дверей смерить,Мотькэ-Малхамовес за хвост размахивалСиним перцем фаршированную смерть.

“Господин Гуревич, вы неважно выглядите,Может быть, что-нибудь, не дай бог, съели?Молодой человек, дайте ж место родителю!Что это за такое, на самом деле.

А вы? Эй, псс!.. Белый галстук!.. Тросточка…Извинить за выраженье – вы теряете брюк.Мне чтобы было за ваши косточки —Вы же так простудитесь: на самом сентябрю”.

“Нет, кроме шуток, – что вы смотрите, как цуцики?[463]Вы ввозили сюда, мы вывозим туда.В наше время, во время революции,Надо же какое-нибудь разделение труда”.

Никакая статуя и никакой памятникНи тут, ни за границей, ни где-нибудь еще,Наверно, не рассаживались так нагло в памяти,Как вот этот вот налетчик, кривоногий черт.

В конце же концов, когда все были как пьяницы,Он поставил бомбу коло самых дверей:“Ша! Эта бомба уже от взгляда взрывается,И только через час в ней потухнет вред…”

Но только их зажмурили через шторы рыжие,Мотькэ с автобуса закричал: “Мура!”Какую жар-птицу вы там думаете высиживать?Ведь это же не бомба, а просто бурак…”

Я с тоской,Как с траурным котом,День-деньскойГлядим на старый дом,До зариВ стакан гремит струя…(О, МарияМилая моя…)

КораблиСереют сквозь туман,Моря бликСведет меня с ума.Стой! Замри,Скрипичная змея!(О, МарияМилая моя…)

Разве снестьВ глазах бессонных соль?Разве естьЕще такая боль?О мирыСкрежещется ноябрь!(О, МарияМилая моя…)

Кончен грог.Молочницы скрипят.Скрипку в гроб,Как девочку, скрипач.ЗвонариУходят на маяк.(О, МарияМилая моя…)

День как год,Как черный наговор.Я да кот,И больше никого,ПримириХоть с гибелью меня,О, МарияМилая моя!

Владимир Луговской