До горького конца - Мэри Брэддон

— Останься с нами, Рик, останься и будь хозяином там, где все принадлежит тебе.

— Нет, Джемс. Я сделаю дарственную запись и подарю тебе это имение. Когда-нибудь, когда я сделаю свое дело в Англии, я приеду сюда и спокойно окончу жизнь между вами. В Брайервуде я уже никогда не буду в состоянии жить спокойно. Но мне необходимо вернуться туда на время.

— Полно, Рик, будь благоразумнее. Что пользы искать иголку в стоге сена. Тебе не найти этого человека, но положим, что ты найдешь его. К чему же это поведет?

— Я решу, к чему это поведет, когда найду его. Довольно, Джемс. Я уеду на пароходе, «Люси Аштон» в следующий четверг.

И он уехал и опять благополучно вернулся на родину и прибыл в Брайервуд в светлый июньский день, при веселом звоне кингсберийских колоколов.

— Что значит этот трезвон? — обратился он к мистрис Буш, входя в отворенную дверь кухни, с видом человека, возвращающегося после дня отсутствия. Возвращение не обещало ему ничего радостного. Земля была в чужих руках, дом сохранялся только в память об усопшей.

— Боже мой! Да это мистер Редмайн, — воскликнула мистрис Буш, уронив хлеб, который она вынимала из печки. — Как вы поразили меня.

— Ведь я сказал, что когда-нибудь вернусь.

— Конечно, и мы поджидали вас, но не думали, что вы вернетесь так внезапно, не предупредив нас ни одним словом. И постель ваша не проветрена и ничто не приготовлено. Но я сейчас все это устрою. В шкафу есть бифштекс, который я приготовила для моего Сема, и я сейчас состряпаю вам обед. И надеюсь, что вы сохранили свое здоровье в чужих краях, мистер Редмайн.

— Да, австралийский климат мне здоров. По какому случаю раззвонились эти дурацкие колокола?

— Неужели вы их не любите, мистер Редмайн? Что может быть лучше такого веселого звона? Сегодня торжественный день для Кингсбери, а в Клеведоне обед, и мой муж там. Сегодня свадьба сэра Френсиса Клеведона.

— Так он возвратился? — сказал Редмайн равнодушным тоном. Он осматривал знакомую кухню, ее тяжелый деревянный потолок и решетчатые окна, выходившие на большой мощеный двор с низкими службами, с колодцем, с пустою собачьего конурой и с полдюжиной индеек, копавшихся в сорной куче. Он вспомнил Грацию в этой кухне, вспомнил, как ей иногда приходила фантазия помочь в хозяйстве и она садилась у окна, взявшись вычистить большую корзинку гороха, и убегала, не вычистив и половины.

— Так неужели вы ничего не слыхали о сэре Френсисе, мистер Редмайн? — воскликнула мистрис Буш, очевидно, полагавшая, что английские газеты сочтут долгом сообщить колониям последние клеведонскне новости.

— Откуда же мне слышать?

— Господи! Да он уже год как вернулся, а вы ничего не знаете! Сегодня была его свадьба с самою милою девушкой, какую вы только можете себе представить, с дочерью полковника Давенанта. Я пошла было посмотреть на венчание, да так и не пробралась в церковь. Такого множества народа в ней, кажется, не было с тех пор как она выстроена.

Ричард Редмайн, по-видимому, нисколько не интересовался сэром Френсисом и его делами. Он оставил мистрис Буш и пошел бродить по старому дому, отпирая двери, которые были все заперты во время отсутствия, и переходя из одной комнаты в другую, только для того, чтобы постоять в ней и оглянуть ее медленным, полу-удивленным взглядом, как бы не веря, что когда-то он жил здесь. В доме было очень чисто, но холодно, сыро и мрачно. Если бы Ричард Редмайн верил в привидения, он боялся бы увидеть одно из них в этом доме с полуотворенными ставнями, не допускавшими света в углы комнаты. Но для него существовала только одна тень, и тень эта никогда его не покидала.

Но он когда-то жил и был счастлив в этих комнатах. Он вспомнил годы своей молодости и жизни с женой, тихие, спокойные годы, когда его величайшим несчастней был плохой урожай или падеж скота, потом вспомнил один прекрасный летний день, когда жена ушла от него из сада, ушла с ласковым словом и любящею улыбкой и со взглядом, который он помнил до сих пор, и покинула его навеки.

Горькие воспоминания! Возможно ли, чтобы жизнь, раз отравленная смертью любимого существа, стала когда-нибудь опять вполне счастливою. Рик Редмайн пережил мучительность своего горя, но не самое горе. Десять лет спустя, имея прекрасную дочь и любя ее всем сердцем, он так же сильно чувствовал свою утрату, как в первую неделю после похорон, а когда умерла Грация, он забыл спокойные годы, разделявшие эти две смерти, и ему казалось, что какой-то злой гений одним движением руки отнял все, что у него было дорогого в жизни.

Если Редмайн отличался какою-нибудь добродетелью, то это терпением. Он не возмутился против Бога и не лишил себя жизни. Он продолжал жить, но жил с целью, которая была, может быть, хуже самоубийства. Он жил надеждой отыскать соблазнителя своей дочери, надеждой слабою, но достаточной, чтобы поддержать в нем охоту жить.

Он очень изменился с того дня; измученный неудачами, но все еще смелый и самоуверенный, он просил снисхождения своих кредиторов, с тем чтоб отправиться за море и поправить состояние. Он стал угрюмым, недоверчивым, подозрительным, роптал в одиночестве на свои невзгоды, роптал на весь мир, терпевший негодяя, погубившего его дочь, роптал на Бога, допустившего такую несправедливость. Перемена в его наружности была не менее поразительна. Мало того что его темные волосы поседели, что глубокие морщины покрыли красивое лицо, но выражение этого лица совершенно изменилось. Оно огрубело, в глазах появилась жестокость. В лучшие минуты это лицо было мрачное, в лучшие минуты Ричард Редмайн был человеком, внушавшим страх.

Он вернулся в свой старый дом, но не к своему прежнему образу жизни и не к своим прежним друзьям. О подробностях его горя внешний мир, маленький мир, его окружавший, не знал ничего. Обитатели Кингсбери слышали, что Грация Редмайн бежала и вскоре умерла, но где и при каких обстоятельствах она умерла, этого им никто не говорил. Такая скрытность была сама по себе загадочна, и большинство соседей решило, что с Грацией случилась какая-нибудь печальная и постыдная история, которую ее родные затаили в своих сердцах.

Глава XXVIII. О, КАК ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ С ТЕХ ПОР, КАК ТЕБЯ НЕ СТАЛО

Ричард Редмайн сидел в старом доме, ходил по старому саду или лежал с трубкой на земле под старым кедром и так жил день за днем, не пытаясь развлечься каким-нибудь трудом физическим или умственным. Жизнь его была так однообразна, что он не замечал течения времени. Он избегал встреч со старыми друзьями так настойчиво, как будто сам сделал какое-нибудь непростительное преступление против общества. Днем он редко выходил за пределы своего сада, но по ночам им часто овладевала непреодолимая страсть к движению и он проходил миль пятнадцать, не думая ни о направлении, ни о времени, и возвращался домой на рассвете, измученный и нравственно и физически.