Легион обреченных - Рахим Эсенов

С некоторых пор Каюм, считавший всех туркестанцев своими подданными, не хотел и слышать о каком-то Мадере, да еще лишь в чине майора. Барон? Да он сам — хан! Это повыше барона! — возмущался Каюм, забывая, что хан-то он самозваный. Он знал, что немец метит в «президенты Туркестана», а совсем недавно прослышал о комедии с распределением министерских портфелей будущего «туркестанского правительства». Пожаловался Розенбергу — мол, Мадер ведет двойную игру, подрывает его авторитет, срывает формирование дивизии, окружив себя неблагонадежными людьми, не занимаясь ничем, кроме интриг, и способствуя распространению пораженческих настроений.

Приезд Каюма в дивизию не был случаен. Он собирался написать на имя рейхсминистра обстоятельную докладную, а для этого ему нужны были факты, компрометирующие майора, веские и убедительные. О намерениях президента знал Баймирза Хаит, заверивший его в том, что среди остмусульманцев есть доверенные люди, у которых можно немало выведать. Хаит, этот человек с мутными, пустыми глазами, тоже был себе на уме. Столкнув Каюма и Мадера, он втайне надеялся на победу немца: тогда ему прямая дорога к президентскому креслу. А одолеет «отец Туркестана», все равно Баймирза не будет в проигрыше: Вели Каюм-хан верит ему и в случае успеха непременно отблагодарит своего заместителя...

Мадер с усталым лицом, огромным усилием воли скрывая свое презрение к Каюму, громко и отрывисто предоставил слово президенту. Тот сделал шаг вперед, театрально вскинул правую руку:

— Дорогие соотечественники! О досадном инциденте при формировании вашей дивизии стало известно в Берлине. Я говорю о заговорщике Байджанове и его шайке...

— И куда его понесло?! — довольно громко произнес Фюрст на ухо Мадеру и двусмысленно ухмыльнулся. У майора лишь злорадно блеснули глаза, лицо его было так бледно, что походило на посмертную маску.

— Вы воочию убедились, как сурово, но справедливо германское правосудие, — продолжал Каюм. — Расстрелянные глубоко заблуждались, и во всем этом повинна тлетворная красная пропаганда, которая хитро оплетает ложью нестойкие души. Эти несчастные не поняли благородных целей Великого Туркестана, к созданию которого мы с вами отныне будем стремиться...

— Ну, так он может говорить часами, — шепнул Фюрст Таганову. — Вы этому хотели научиться у президента? Это же недостойно солдата и разведчика... — Оберштурмбаннфюрер, имевший свои счеты с заносчивым любимчиком Розенберга, стал терять терпение и вновь повернулся к Мадеру: — Господин майор, ваше воинство коченеет...

«Остмусульманцы», стоявшие на пронизывающем ветру в одних шинелях, зябко передергивали плечами, постукивали каблуками.

Мадер кашлянул в кулак и тоже шагнул вперед. Каюм осекся на полуслове, повернулся к нему с нескрываемым раздражением.

— Остмусульманцы! — сказал Мадер по-русски. — У вас будет время познакомиться с уважаемым господином президентом поближе... Вы будете иметь удовольствие послушать его в другой раз. — Он посмотрел на часы. — Мы, немцы, дисциплинированная нация, особенно если речь идет об обеде. Из пустых слов не сваришь плов, не так ли, солдаты Туркестана? Всем на обед!

Мадер первым сошел с трибуны, оставив позади оторопевшего президента и его помрачневшую свиту. Наконец-то он публично отхлестал этого зазнайку. Фюрст не удержал язвительной усмешки.

После обеда командование дивизии и гости из Берлина собрались в штабе, в кабинете Мадера.

Вели Каюм, еще не оправившийся от недавнего унижения, с видом оскорбленной добродетели заговорил:

— Мы не успели представить своим соотечественникам членов нашего комитета. Наверное, не стоит кое-кому забывать, что их кандидатуры были в свое время одобрены нашим дражайшим фюрером. Непочтение к ним есть непочтение к высочайшей воле вождя германской нации... Господин Баймирза Хаит, мой заместитель и редактор наших изданий, должен был прочесть солдатам письма, полученные нами с многострадальной родины. Их много, они укрепят в сердцах остмусульманцев ненависть к Советам, ибо письма эти о тяжкой доле тех, кто...

— Письма о тяжкой доле, господин президент, при всем моем уважении к вам, — не без сарказма прервал его Мадер, — не воспринялись бы должным образом на холодном ветру. Пусть господин редактор отдаст их нашим пропагандистам, а те раздадут по ротам. Самому редактору не возбраняется поговорить с остмусульманцами в казармах.

Баймирза Хаит поспешно кивнул и на всякий случай посмотрел на Каюма. Тот еще больше помрачнел, оглядел всех сидящих в кабинете и ворчливо обратился к командиру дивизии:

— Я хочу выразить уверенность, что вы, господин Мадер, пересмотрите структуру дивизии. Поймите, это в интересах дела и нашей скорейшей победы над большевизмом.

— Менять структуру? Не вижу необходимости, уважаемый Каюм-хан, — сухо возразил майор. — Она продумана и весьма логична. Не один немец ломал над ней голову. К примеру, этот батальон, с которым вы беседовали. Шесть рот — узбекская, таджикская, туркменская, казахская, киргизская. Правда, они не все укомплектованы полностью, но это другое дело. Штабную роту, разумеется, составляют солдаты вермахта. Так всюду, как вы убедились сами, — в Сувалках, Едлинове...

— А командиры рот и взводов? — Каюм громко барабанил пальцами по столу, оскорбленный фразой Мадера: «Не один немец ломал над ней голову...» — но, заметив, как недовольно морщится Фюрст, прекратил. — Почему они тоже подобраны по национальному признаку? Я настоятельно прошу в командный состав выдвигать в первую очередь, если не исключительно, узбеков. Да-да, узбеков! Это давно согласовано с господином рейхсминистром Розенбергом. — С ног до головы оглядев Таганова и Кулова, он произнес: — Не хочу оскорблять присутствующих тут представителей туркмен и казахов, но буду откровенен — эти национальности, благодаря Советам, все еще пребывают в полуцивилизованном состоянии. Узбеки же наиболее цивилизованный и в то же время самый воинственный и храбрый народ на Востоке.

Наступила неловкая пауза. Тишину нарушил Ашир Таганов:

— Я разделяю точку зрения уважаемого господина президента. — Ашир вежливо кивнул в сторону Каюма. У Фюрста хитро сузились глаза, гестаповец иронически глянул на шарфюрера, подумал: «Опять за старое, подлаживаешься под президента? Упорхнуть хочешь в тыл, в Берлин?» Ашир выдержал его взгляд и упрямо продолжил: — Да, господа, мне тоже казалось искусственным, более того, ошибочным деление на роты по национальному признаку. До сего дня я молчал, боялся, что ошибаюсь и не найду поддержки. А теперь у меня есть единомышленник в лице уважаемого господина президента...

— Но так удобнее обучать солдат, шарфюрер, — вяло возразил Мадер.

— Уважаемый господин майор, — мягко парировал Таганов. — Вы прекрасно владеете всеми языками советского Востока. Даже таджикским, который мне лично никак не дается. (Мадер при этом снисходительно улыбнулся.) Вам ли не знать, что узбек легко понимает туркмена, как тот — казаха, киргиза, татарина, азербайджанца. У тюркоязычных народов единая праматерь. Если роты не будут разделены национальными барьерами, не возникнет меж ними и нездорового духа соперничества, зависти, страшных своими последствиями. — Ашир выдержал паузу и обратился к Каюму: — По-моему, такое разделение противоречит самой идее единого Туркестана, не так ли, господин президент?

Каюм, озабоченный лишь тем, чтобы во главе рот и взводов поставить одних узбеков, не ожидал такого поворота и был вынужден согласно кивнуть. Хаит что-то торопливо записывал в блокнот. Суетливость редактора вызывала у президента явное раздражение.

— А не кажется ли вам, господин Мадер, что в рассуждениях шарфюрера есть резон? — Фюрст повернулся к Таганову и заметил, что сидевший с ним Абдуллаев опустил голову, а в глазах Сулейменова мелькнул завистливый огонек. — Ну а что вы скажете о претензиях господина президента относительно командного состава? — спросил он их с неприкрытой издевкой.

Фюрст попал в цель, — Вели Каюм еще больше нахохлился, а Таганов как ни в чем не бывало осторожно заговорил:

— Тут я не до конца усвоил точку зрения уважаемого господина президента. Можно, конечно, всюду поставить командирами узбеков. Но не пробудит ли это у остальных комплекс неполноценности? А любой негативный комплекс, по Фрейду, агрессивен, разрушителен...

— Не приплетайте в серьезное дело бред этого австрийского психа! — вспылил президент. — Кстати, и несчастного вегетарианца...

Фюрст откровенно ликовал: президент в горячке сболтнул лишнее. Теперь-то он уймется, станет тише воды, ниже травы. Да и тактика этого хитреца Таганова — подладиться под Каюм-хана, чтобы улепетнуть в Берлин — терпела крах. Но Ашир сделал неожиданный ход. Он пристально глянул в глаза Каюма и, выдержав эффектную паузу, тихо произнес: