Легион обреченных - Рахим Эсенов

«Я весьма был доволен донесениями Таганова. Через него мне было известно все, что происходило в штабе Мадера, оказавшегося на поводу у проходимцев Сулейменова, Абдуллаева и им подобных... Они даже предложили ему чин фельдмаршала Туркестана. Это был не штаб дивизии, а клоака. Офицеры-азиаты слушали передачи союзников, договаривались даже до того, что англичане им по духу ближе, чем немцы, будто в жилах туркестанцев течет голубая кровь Чингисхана и Батыя... А Мадер знал о неблагонадежности своих прохвостов, мечтавших освободиться от немецкой опеки и проводить самостоятельную панисламистскую, пантюркистскую политику. Знал и молчал. Нет, даже поощрял. Просто эта старая лиса разводила сопливую демократию, строила гегемонистские планы. Когда осел жиреет, он лягает своего хозяина. Мадер любил изрекать сию восточную мудрость...»

Но у Фюрста был в то время другой источник информации. Секретный агент Роберт докладывал: «Группа туркестанцев из первой роты во главе с Байджановым готовится к переходу на сторону партизан, связь с которыми поддерживается через гимнастку цирка-шапито». Он обращал особое внимание на то обстоятельство, что большинство участников группы завербованы в дивизию заместителем начальника отдела пропаганды дивизии Аширом Тагановым.

Над этим стоило подумать. Фюрст думал и действовал.

Ночью гестаповцы окружили лагерь, ворвались в казарму, схватили многих туркестанцев. После жестокой борьбы в их руки попал и Байджанов, который успел в перестрелке убить двух немцев. Той же ночью был оцеплен цирк-шапито. Искали гимнастку, но ее в вагончике не оказалось.

Таганов как раз вернулся из командировки и в последний момент успел предупредить Марию. Проболтался сам же Джураев, пытавшийся накануне ночного налета разговорить его.

— Ты что, свою кралю Байджанову передал? — Он ухмыльнулся и отпустил грязную шутку по ее адресу. — Не боишься, что ее уведут? Я бы поостерегся закона, запрещающего неарийцам вступать в интимную связь с немками...

И Ашир, видя, что Джураев явно провоцирует его, на всякий случай решил вывести Белку из-под удара. Чутье не обмануло разведчика.

Всех задержанных долго и мучительно пытали. Особенно изощренно Фюрст измывался над Байджановым, у которого нашли обрывки записки, написанной его рукою: «Готовься, друг... Я знаю человека, который выведет нас из этого ада... Теперь... свою дорогу. Жаль, долго обсуждали впотьмах... рядом... это надежный... товарищ, зовут его...» Текст в иных местах обрывался — Байджанов при аресте успел разорвать, но всю записку съесть не успел. На съеденных клочках значилось и имя Ашира.

— Кто этот человек? — допытывался Фюрст. — Скажи, и я освобожу тебя.

Байджанов упорно молчал.

Перед рассветом арестованных, измученных пытками, вывели за колючую ограду лагеря. На виду у казарм им приказали рыть могилы, но никто не двинулся с места. Окруженные цепью немецких автоматчиков, они стояли на холодном порывистом ветру, смело глядя в глаза палачам.

Фюрст, достав из кобуры «вальтер», мелкими шажками подошел к Байджанову.

— Героем хочешь умереть, бандит? — Оберштурмбаннфюрер ткнул пистолетом в его лицо. — Видишь, какое у «вальтера» маленькое дуло? Нажму на спусковой крючок — из этой дырочки вылетит кусочек свинца... И кутарды[39] Байджанову! В последний раз спрашиваю, скажешь имя?!

Байджанов хотел засмеяться, но получилась кривая усмешка: лицо после пыток покрылось сплошными кровоподтеками.

— Молчишь? — Фюрст приставил дуло «вальтера» к виску Байджанова, надеясь, что тот взмолится о пощаде. Губы его все же дрогнули, хотя почти не повиновались ему. «Что он сказал?» — вопросительно переглянулись туркестанцы. «Послал фашиста к...» — ответил кто-то. «Он улыбнулся!» — сказал другой. Действительно, в свою последнюю минуту Байджанов улыбался, чтобы ободрить своих товарищей.

Взбешенный Фюрст снова повторил приказ рыть могилы, но туркестанцы отказались и запели «Интернационал».

— Замолча-ать! — кричали конвоиры.

Но песня не смолкала.

— Остолопы! — злился Фюрст на своих подчиненных — Стреляйте! — и первым выстрелил в Байджанова.

Автоматчики замешкались — слишком мало было расстояние между ними и арестованными, можно перестрелять друг друга, — и пустили в ход сначала приклады.

Каждый пел «Интернационал» на своем родном языке. Двадцать три патриота, освещенных лучами автомобильных фар, стояли, обнявшись или держа друг друга за руки. Сильный ветер разметал полы их шинелей. Кто-то из них вскинул руки и крикнул: «Смерть фашизму!»

Таганов, прижавшись лбом к холодному стеклу, наблюдал, как гитлеровцы вершили расправу. Чем он мог помочь товарищам? Чем?! Где он видел подобное? Да, в Дрезденской галерее, на картине Гойи «Расстрел повстанцев». Но то была мертвая картина, а здесь наяву живые герои, его товарищи, которые не захотели смириться с фашистской неволей.

Грянул залп, еще один — и оборвалась песня. В наступившей тишине раздавался лишь свист Фюрста, выводившего мелодию «Турецкого марша». Еще залп... Раненых добивали на земле...

На рассвете небо засеяло мокрым снегом. Он, тая на глазах, сыпал все утро — будто сама природа оплакивала несломленных героев.

Расстрел группы Байджанова видели из всех казарм — никто не спал на рассвете того памятного дня. Гитлеровцы хотели устрашить всю дивизию. Но не страх, а ненависть рождалась в сердцах людей.

Таганов не находил себе места, мучительно раздумывая о причинах провала. Расстреляны товарищи... Жива ли Белка? Альбатрос в Берлине. Лукман выехал по делам фирмы, но его поездки скорее нужны Центру. Правда, и Мадера больше устраивают доходы, ведь в процветании фирмы заинтересован сам Геринг, втянувший компаньонов в круг дельцов, торговавших на черном рынке наркотиками... Джемал хворала, какой-то недуг подтачивал ее здоровье. А болести ее от тоски по Родине — Ашир это знал... Оборвана связь с Большой землей. Возможно, смерть бродит уже где-то рядом.

Гибели группы Байджанова искренне радовался лишь обер-предатель Вели Каюм. Услышав историю с двадцатью тремя туркестанцами, он наушничал своему шефу Розенбергу: «Майор Мадер — интриган, бездарный организатор. Он загубит все дело, как загубил организацию басмаческого движения в Туркмении, как сорвал формирование легионов в Иране, Афганистане... Мадера надо немедля устранить, «Ост-мусульманскую дивизию СС» подчинить непосредственно комитету и мне лично». — «О какой такой дивизии вы говорите, достопочтенный хан? — удивился Розенберг. — Несколько сот неблагонадежных военнопленных, спасающих свои шкуры, вы называете дивизией?! Да это же сброд!.. Я не вижу, дорогой Вели, оснований для ревности... Вы говорите, что ее возглавляет немецкий майор? Даже барон?..»

Рейхсминистр почему-то притворялся, будто впервые слышит имя Мадера. Розенберг все же пообещал принять меры. Он встречался с Гиммлером, ходил на доклад к Гитлеру. Было решено послать в Понятово комиссию во главе с капитаном Брандтом.

Черные, поблескивавшие лаком машины стремительно въехали в распахнутые железные ворота, над которыми развевались фашистские знамена, и остановились на краю просторного плаца — перед застывшим строем «остмусульманцев» в серо-зеленых мундирах. Приезжих было шестеро. В бледнолицем узбеке, одетом в штатское, солдаты узнали Каюма; коренастым, выряженным в новую шинель со знаками различия оберштурмбаннфюрера, был Баймирза Хаит.

— По-моему, этот оберштурмбаннфюрер тоже наш земляк, — зашептал кто-то во второй шеренге. — Говорят, он наманганский, ротой эсэсовцев в Калмыцких степях командовал, потом в адъютантах президента комитета ходил, а теперь его правая рука...

— Да-да, это твой ненаглядный землячок! — иронично ответил ему стоявший рядом пожилой узбек. — Иди, расцелуй его в одно место. Может, теперь он возьмет тебя своим адъютантом...

Ашир, стоявший в первой шеренге, наблюдал за подошедшими к машинам Мадером, Фюрстом, Сулейменовым, Абдуллаевым. Майор сделал Таганову и Кулову знак рукой, чтобы те присоединились к ним.

Командование дивизии, Вели Каюм и прибывшие с ним члены ТНК поднялись на импровизированную трибуну. Мадер, которому накануне позвонили из Берлина и предупредили об их приезде, все же крупно поговорил с высокопоставленным чиновником из Восточного министерства. Майор напомнил, что дивизия подчиняется совсем другому ведомству и незачем Вели Каюм-хану влезать в дела эсэсовского формирования. Чиновник недовольно засопел в трубку и прокричал:

— Рейхсминистр переговорил с вашим ведомством, майор! Вы, старый член нацистской партии, должны понять, что мы все делаем общее дело. Вели Каюм-хан приезжает к вам с чисто пропагандистскими целями, чтобы вселить в ваших солдат веру в победу германского оружия и нашего дражайшего фюрера!