Жук. Таинственная история - Ричард Марш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ладно. Раз уж ты и впрямь так считаешь, я готов ждать… Остается лишь надеяться, что ее часы движутся побыстрее хозяйки.
Вскоре, где-то минуту спустя, он крикнул извозчику:
– Ты что-нибудь видел?
– Ничегошеньки, – откликнулся тот. – Когда увижу, сами стрельбу услышите.
Пять минут не шли, а ползли. Но наконец Сидней, со своего наблюдательного пункта на дороге, объявил, что старушка зашевелилась:
– Она встает… отходит от окна… будем надеяться, что она направляется отпирать дверь. Это самые длинные пять минут в моей жизни.
Я услышал, как кто-то неуверенной походкой спускается по лестнице. Потом идет по коридору. Дверь открылась – как говорится, «на ширину цепочки». Старушка глядела на нас сквозь образовавшуюся щель.
– Уж не знаю, что вам, юноши, тут надо, но всех троих я в дом не пущу. Пущу его и вас, – тощий палец указал на меня и Лессинхэма, а потом уткнулся в Атертона: – а вот его ни за что. Посему, ежели хотите мне что-то сказать, прикажите ему уйти.
Услышав это, Сидней повел себя до крайности покладисто. Сняв шляпу, он глубоко поклонился.
– Мадам, если я хоть чем-то вас обидел, примите миллион извинений; заверяю вас, подобных намерений и мыслей у меня и в помине не было.
– Не нужны мне твои извинения, и видеть тебя не желаю; ты мне сразу не понравился, как я тебе и сказала. Прежде чем кто-то в мой дом войдет, чтоб духу твоего тут не было.
Она захлопнула дверь у нас перед носом. Я повернулся к Сиднею:
– Чем быстрее ты уйдешь, тем лучше для всех. Подожди нас на той стороне улицы.
Он пожал плечами и простонал, полушутя-полусерьезно:
– Надо – значит, надо; впервые в жизни леди отказала мне от дома! Чем же я такое заслужил?.. Если заставите меня долго ждать, разнесу ту халупу к чертям!
Он пофланировал на другую сторону улицы, на ходу пиная камешки. Дверь опять приоткрылась.
– Тот юноша ушел?
– Да.
– Тогда я вас пущу. Но его у себя не потерплю.
Она убрала цепочку. Мы с Лессинхэмом вошли.
Дверь опять была заперта на все засовы. Хозяйка провела нас в переднюю комнату первого этажа – скудно обставленную и довольно грязную; но стульев нам хватило, и она заставила нас сесть:
– Давайте-ка, располагайтесь, не выношу, когда кто-то стоит, мне от этого не по себе делается.
Только мы уселись, как она, без всякой увертюры, приступила к делу:
– Я знаю, зачем вы явились, знаю! Хотите, чтоб я рассказала, кто живет в доме на той стороне. Ладно, расскажу… я бы смело поставила шиллинг на то, что, кроме меня, рассказать об этом особо некому.
Я кивнул.
– Это так. Правда, мадам?
Она тут же фыркнула:
– Не надо мне всяких «мадам» – терпеть не могу пустозвонства. Женщина я простая, такая, какая есть, и мне хочется, чтоб другие говорили так же прямо, как я. Имя мое мисс Луиза Коулман, но обычно все зовут меня просто мисс Коулман – Луиза я только для родни.
Так как ей было между семьюдесятью и восьмьюдесятью – и каждый год ее возраста явственно читался на лице, – я понял, что душой она не кривит. Мисс Коулман представлялась той еще штучкой. Если нам действительно хотелось вытянуть из нее сведения, то нужно было позволить ей рассказать все самой: пытаться принудить ее к чему-либо стало бы пустой тратой времени. Мы уже видели, какая участь постигла Сиднея.
Она начала с чего-то вроде отвлеченной преамбулы:
– Все тут моя собственность; дядя оставил, покойный Джордж Генри Джобсон… его на Хаммерсмитском кладбище похоронили, там, через дорогу… и он оставил все мне. Здесь один из лучших пригородных участков для застройки, его цена каждый год растет, я его еще лет двадцать сдавать не буду, пока мне втрое, а то и вчетверо больше не дадут; ежели вы сюда поэтому явились, а ко мне многие так вот наведываются, то можете даже не беспокоиться. А щиты пускай себе стоят, чтоб люди знали – земля сдается… хотя, как я сказала, ничего строить на ней двадцать лет не позволю: потом она пойдет только под дорогие особняки, какие теперь на Гроувенор-сквер стоят, а не всякие там лавки с пабами и уж точно не ваши лачуги. Я тут живу и за землицей своей присматриваю… а что до дома напротив, так я его сдавать никогда не хотела и не сдавала, пока однажды утром, с месяц назад, не получила письмо. Можете на него взглянуть, ежели пожелаете.
Покопавшись в отнюдь не маленьком кармане у пояса – таком, что, не приподняв юбку, до дна не доберешься – она протянула мне замызганный конверт. На нем неловкой рукой было выведено: «Мисс Луизе Коулман, вилла Рододендроны, Вьюнковая аллея, парк Высокие дубы, Вест-Кенсингтон». Мне подумалось, что если отправитель не решил вдруг пошутить или у него не разыгралось воображение и это был настоящий адрес нашей хозяйки, то имя все же что-то значит[29].
Само письмо было написано тем же неровным, безликим почерком; если бы меня попросили поделиться мыслями по этому поводу, я бы ответил, что над ним корпела служанка, так как стиль и грамотность послания вполне соответствовали его каллиграфии:
«Ниже подписавшися будит примного обязан, если мисс Коулман здаст ему пустой дом. Не знаю, сколько он стоит, но шлю пятьдесят фунтов. Если мало, пришлю есче. Ответ шлите по адресу – Мохамеду эль-Керу, Почтамт, Слайго-стрит, Лондон».
Отправитель, спору нет, изъявлял свое желание снять дом крайне необычным образом. Когда я пере дал письмо Лессинхэму, его, кажется, тоже посетила подобная мысль.
– Любопытное письмо, мисс Коулман.
– И я так решила – особенно когда внутри обнаружила деньги. Пять бумажек по десять фунтов, прямо так, в конверте, а само письмо даже без штемпеля. Ежели б меня спросили, сколько я хочу за аренду, я б сказала, самое большее фунтов двадцать… знаете ли, только пускай это останется промеж нами, дом надо хорошенько отделать, а до той поры в нем жить едва ли возможно.
Я успел убедиться в истинности этого замечания гораздо раньше честного признания домовладелицы.
– Ладно, думаю, он сам виноват. Я б могла оставить все деньги себе, а ему отослать расписку за три месяца. И некоторые так бы и поступили, но я не из
