Четыре сестры - Малика Ферджух
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мерлин и девушка с шиньоном балерины переходили улицу и направлялись в фастфуд!
Только сейчас Беттина поняла, что чувствует зверь, попавший в капкан. Она посмотрела направо, налево. Задняя дверь – не успею добежать. Туалет – меня наверняка увидят.
Ей пришло в голову нырнуть под стол, но она удержалась. Преданная, ДА ЕЩЕ и посмешище, ну уж нет.
Беттина уткнулась носом в свой сок. Привалилась к стеклу, опершись щекой на кулак. Она слышала, как они вошли, сделали заказ, это длилось вечность, щека болела, сплющенная стиснутым кулаком. Беттина бросила взгляд из-под челки.
Они оба стояли посреди зала. Мерлин с подносом озирался в поисках подходящего столика. Она опустила нос еще ниже и принялась мешать сок соломинкой, вывернув шею, ссутулившись, съежившись.
Они сели точнехонько… позади Беттины. Подними она голову, ее волосы коснулись бы волос Мерлина, она была в этом уверена. Но проверять, конечно, не стала.
Видеть она их не могла, зато слышала отлично.
– Я рад, что ты пришла, – говорил Мерлин девушке. – Пусть хоть на четверть часа.
Беттину до того взволновал этот голос, которого она так давно не слышала, что смысл фразы до нее не сразу дошел. Когда же она поняла, печаль навалилась со всей силой ей на грудь и вонзила в нее свои иглы.
– Четверть часа! Размечтался! – ответила Шиньон. – Десять минут, да и то много! У меня беби-ситтинг через двадцать минут. А еще ехать пять остановок на трамвае!
У нее был своеобразный голос, какой иногда бывает у певиц. Слушая его, понимаешь, что голосовые связки – это мускулы и что они соприкасаются.
– Я бы хотел пойти с тобой, – сказал он, – но мама сегодня одна в магазине. Как прошел твой урок?
– Хорошо. Преподша запретила нам ролики. Она говорит, если хотим изуродовать лодыжки, лучше способа не найти. Я не сказала ей, что это еще и лучший способ знакомиться с парнями.
Они засмеялись. Это явно была шутка для двоих. Потом наступила тишина. Нет, не совсем, булькал сок в соломинках. Беттина не шевелилась и не дышала. Она огляделась сквозь ресницы, уверенная, что весь зал, свидетель ее конфуза, сейчас расхохочется.
Но залу было плевать на Беттину Верделен.
Она заметила над собой перегородку, покрытую черным лаком, которую обвивал искусственный плющ. Плющ выглядел уныло. Но черный лак оказался самым настоящим зеркалом, и это было ужасно. Она увидела, как Мерлин наклонился, взял в ладонь, точно рожок мороженого, маленькое личико Шиньона и запечатлел на нем нежный поцелуй.
Его голос за ее спиной тихо произнес:
– Хорошо, что она запретила ролики только сейчас. Иначе как бы мы с тобой встретились?
Беттина опустила челку в пустой стаканчик с отчаянным желанием лечь на плиточный пол и умереть.
Услышав голос девушки, она снова подняла глаза на лакированную перегородку.
– Этот шиньон тянет мне щеки, – говорила та. – Я как Флора Фарелл в «Мумии» после лифтинга и с повязками, представляешь? Кажется, даже пупок приподнялся.
– Ты куда лучше мумии.
– Можно… хоп!
Отражение ее руки описало три круга над шиньоном… и тот в одно мгновение превратился в весело подрагивающий конский хвостик. Она была очаровательна. И движение было балетным – быстрое, грациозное. И свитер в полоску ей очень шел. Съежившись на банкетке, Беттина пожирала ее глазами.
Девушка взглянула на часы:
– Ой! Мой беби-ситтинг…
Она засмеялась. Смех у нее тоже был красивый, как и голос, такой осязаемый. Девушка встала. Мерлин встал.
Они стояли спиной, но Беттину словно ударили, когда Мерлин пошевелил пальцами и в руке у него, как по волшебству, оказался розовый шарфик. Девушка радостно вскрикнула, вау, здорово, и Мерлин повязал шарфик ей на шею. Оба вышли на улицу, смеясь, смеясь, да чего же они все время смеются по поводу и без?
Беттина опустила голову. Сместив взгляд на угол стола, боковым зрением она различала два силуэта на улице за стеклом, но нечетко, расплывчато. Она часто так делала, когда ужастик был слишком страшным. Если нож Чапи, или Фредди, или Нормана Бейтса сверкал впотьмах, Беттина быстро смещала взгляд в сторону, к оптической точке, откуда еще было видно экран, но смутно.
Поэтому поцелуй она не совсем видела, скорее угадала. Но это не смягчило душераздирающую уверенность.
Она сидела, застыв, за столиком, и мокрый холод старых камней спускался по ее плечам и груди, леденя сердце.
* * *
Она оказалась на вокзале и села в обратный поезд, не помня, как шла. Ангел-хранитель сжалился над ней, прокомпостировал за нее билет, уточнил номер платформы, поезд, вагон.
Она прождала час на такой же скамейке у киоска, где газеты по-прежнему сообщали о тарифах на газ, депилирующих кремах и укрепляющих лосьонах, хаосе в корсиканской политике и любовных похождениях Зулейхи Лестер с latin lover Гельмутом.
Ничего не изменилось. Такой же вагон. Только рядом не было пассажира с собакой-подушкой. Когда поезд тронулся, Беттина вздохнула с облегчением, глядя, как Биг-сити убегает назад.
– Вы позволите? – сказал знакомый голос.
Гуляш узнал Беттину и приветливо затявкал.
– Чувствительный малый, – сказал его хозяин, снова садясь по ту сторону прохода. – Знаете, он плачет в кино!
– В кино? – повторила она, не слушая.
– Он обожает фильмы. Особенно если до этого прочел книгу. Вам не помешает, если я закурю? – продолжал мужчина.
Сердце подкатывало к горлу, но она сказала: нет, пожалуйста. Мужчина достал коробок спичек. Чиркнул первой, она погасла. Вторая тоже. И третья. Четвертая наконец загорелась, и он смог прикурить сигарету. Потом он благоговейно убрал обугленную спичку в коробок и сказал:
– Эту я сохраню… Потому что она работает.
Беттина натянуто улыбнулась.
– А! – вздохнул сосед. – Наконец-то!
– У меня до того мрачный вид, – отозвалась она, – что вы из кожи вон лезете, чтобы меня рассмешить?
– Скажем, я нахожу, что вы немножко грустненькая.
Она кивнула и отвернулась к окну, глядя на пейзаж. Через пять минут пассажир заговорил снова:
– Вы знаете историю про заику, который?..
– Спасибо. Я не хочу ее знать.
– Вы правы. Она бесконечная.
Беттина не улыбнулась. Потому что вдруг – и не было никакой возможности удержаться – из горла вырвался странный всхлип, рот искривился и сморщился, достав до носа, щеки приподнялись, опустились и снова приподнялись, и наконец из глаз потоком хлынули слезы.
– О боже! – воскликнул сосед, смутившись. – Это моя вина, я не должен был настаивать. О боже, теперь еще и Гуляш начинает.
Гуляш сидел посреди прохода и заунывно выл.
– Боже, боже, – ворчал мужчина, – перестаньте же
