Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

Одурманенный зверь, кажется, даже не понял что произошло. Несколько мгновений он так и стоял, пока кровь багряным водопадом лилась из его шеи, а потом, чуть покачнувшись, осел и направляемый жрецами и послушниками лег на пол, положив голову ровно на ритуальный чан.

— Пусть боги и люди примут дары моего дома! — громогласным голосом произнес Шето и повторявшие нараспев благословения и молитвы жрецы вымазали ему лоб, щеки и ладони свежей кровью жертвенного быка.

— Благословен дарующий и принимающий дар! Ибо в вине и хлебах милость богов, — произнес одетый в зелёное жрец Бахана

— Благословен сей дом и всякий под крышей его! Ибо в стенах сих оберег богов, — вторила ему жрица Венатары.

— Благословенна принесенная кровь, ибо в жертве сила и радость богов! — закончил жрец Мифилая.

— Благословение дому сему и крови его и дарам его! — ответили ритуальной фразой сотни гостей, и жрецы, перелив кровь в крупные чаши, разошлись по рядам, окропляя лоб каждого жертвенной кровью.

Когда их обход был закончен и каждый из гостей получил благословение богов, Шето, чуть откашлявшись, заговорил:

— Гости дома моего. Благородные старейшины, их досточтимые сыновья и родичи. Сегодня я позвал вас разделить великую радость по случаю победы моего сына над ватагами дикарей, что сеяли разорение и страх на наших дальних рубежах. Долгие годы харвенские варвары лили нашу кровь, грабили наши дома и топтали наши поля и пастбища. И всякий раз, убегая в свои дремучие леса, они уходили от ответа и справедливости. Уходили лишь для того, чтобы зализав свои раны вновь творить беззаконие. Но час расплаты пробил. Наши доблестные воины, под предводительством моего сына и наследника Лико Тайвиша, вступили в тот дикий край и прошли его вдоль и поперек, принеся на своих мечах и копьях долгожданное отмщение. Дружины варваров были разбиты, их крепости сожжены, а города и села захвачены. Вся та земля, что еще недавно пучилась от дикости и исторгала к нам беспощадных убийц и грабителей, отныне покорена и станет нашей провинцией! Нашим новым щитом, возведенным перед варварами Калидорна! Мы победили, о благородные мужи Тайлара! Так вкушайте же дары победы, дары той земли, что усмирил мой сын. Славьте наше великое воинство и его бессмертные подвиги! Во славу Тайлара и во славу победы!

Шето поднял кверху кубок полный терпкого латрийского вина и под общий одобрительный рев и стук о подлокотники выпил его до дна, а потом, перевернув, со стуком поставил на стол, объявляя начало пира.

Вот теперь хозяину дома уже ничего не мешало набить свое брюхо всевозможными северными диковинками, млея от чудес, сотворенных его повара. Почти все за столом тут же последовали его примеру, и их блюда моментально превращались в мясные горы, готовые утонуть в озерах превосходного вина.

Только сидевший по левую руку от Первого Старейшины Великий логофет, казалось, совсем не замечал всех тех яств, что сам же и приказал изготовить. На его тарелке лежало лишь пару лепешек, утопленных в соусе, да две тонких полоски мяса.

Еда явно была ему не интересна. В отличие от беседы с братом Шето Кираном, которую они хоть и пытались вести шепотом, но не то чтобы особо скрывали.

— Не так уж и много я прошу, Джаромо. Хватит и двух тысяч, — донеслись до ушей Первого старейшины слова брата.

— Это грубые и весьма приблизительные цифры, любезный Киран. Столь большие сроки размывают даже самое точное планирование. Несчастные случаи, болезни, непосильный труд, побеги, стычки… над столь масштабными творениями извечно витает тень смерти, задевая своим крылом многих. А прямо сейчас, как ты и сам знаешь, нужно направить потоки к нашим сундукам и к тем людям, чью дружбу мы так жаждем обрести…

— Две тысячи. О большем я не прошу, иначе весь мой труд, весь наш труд, окажется перечеркнут.

— И все же, цифра неописуемо велика для дня сегодняшнего…

— Лико привел с собой больше тридцати тысяч! Ну же Джаромо. Эта гавань стоит того! Она нужна нам! Она станет частью моего наследия, частью наследия моей семьи, которой ты, между прочим, так часто клялся в верности. Да и частью твоего наследия тоже.

— Боюсь, что как и во многих иных вещах, я подобен подводному течению и, влияя на судьбы и события, остаюсь невидимкой для стороннего наблюдателя. Мое наследие всегда будет незримо, ибо я художник, что не оставляет подписи. Я не тщеславен и в самой своей тихой службе во благо государства неизменно обретаю истинное удовлетворение. Что же до моей верности и клятв, то я ни разу не давал и малейшего повода в них усомниться, а посему, я попробую найти решение для столь тревожащей твоё сердце и разум заботы. Но пока трущобы Аравенн стоят, исторгая зловоние и гниль, мы все равно говорим о материях незримых, а посему нерешаемых.

— Уже совсем скоро эта проблема решиться, — слегка раздраженно произнес Киран. Схватив золотой кубок, он осушил его жадными глотками и с силой поставил на стол.

Шето улыбнулся. Их старый план по превращению Аравенской гавани из уродливой дыры, порочащей самим своим существованием Кадиф, в парадные морские ворота, был как никогда близок к исполнению. И стоило этим двоим оказаться рядом, как Аравенны тут же увлекали их и уносили прочь от бремени повседневности. Но для Шето гавань была лишь малым штрихом в той картине, что созидалась его руками. А потому он предпочитал не тратить на нее своего времени и если и интересоваться ей, то лишь мельком. Но для Кирана она, кажется, постепенно становилась любимым детищем. И Шето совсем не хотел лишать брата удовольствия лицезреть, как его мечта становится явью.

На расположенную напротив стола сцену, которой предстояло еще не раз удивить гостей эти вечером, поднялся высокий, словно бы специально вытянутый мужчина средних лет с падающими на плечи вьющимися волосами и глубоко посаженными глазами, казавшимся двумя потухшими угольками, сверкающими со дна колодца.

Это был Махатригон из Льгеба — один из самых известных арлингских поэтов и признанный во всем государстве мастер слова. Поначалу Шето думал, что возвеличивание победы его сына стоит заказать тайларину, дабы не растерять духа их крови, но Джаромо убедил его, что поэт из вечно мятежного и обособленного Арлинга, станет куда символичнее. И объявленная им поэма «Гром с севера», преподносила минувшую войну не просто как сражение с дикарями и разбойниками, но как вечное противостояние цивилизации и первобытной дикости. Как схватку звериного Калидорна и человеческой Паолосы — грани цивилизованного мира, как называли её еще во времена Джасурского царства, собравшейся и победившей под боевыми знаменами Тайлара.

И все же слушая его твердый поставленный голос, чеканящей каждое слово, как кузнец чешуйки доспеха, под то быстрые, то мелодичные наигрыши кифары, Первый старейшина то и дело невольно морщился. Нет, сами стихи были совсем недурны, даже, скорее, хороши. И определенно это были нужные стихи для будущего его семьи и государства. Махатригон из Льгеба, которому поручили написать величественный эпос, честно отработал каждый полученный им литав и каждый локоть земли в его новом поместье под Керрой.

И все же от источавшегося елея похвал Шето становилось немного дурно. Жизнь научила его никогда не доверять подхалимам. И в особенности не верить подхалимствующим поэтам. Эти словоделы, награжденные многими дарами Сладкоголосого бога искусств Илетана, постоянно меняли сторону и чурались такой добродетели как верность. Их талант был товаром, если только они искренне не верили в свои же слова. А Махатригон не верил. И стоило кому-нибудь из, скажем, алатреев, заплатить за поэму порочащую Шето или победы его сына, как он с радостью выполнил бы заказ, обесценив тем самым и декларируемый им сейчас эпос.

Но публике его выступление явно приходилось по вкусу. Конечно, все дело могло быть в избытке угощений и изысканных вин, способных украсить любое действие, но пока взгляды людей полнились восхищением, Шето был доволен и не жалел о потраченных деньгах. Пусть гости слушают этот сладкий елей. Пусть слушают и восхищаются его мальчиком и его деяниями. Ну а потом, будет уже потом.