Знаменитые авантюристы - Роман Белоусов

— Значит ли это, если я выплачу деньги, что портрет принадлежит мне? — спрашиваю я.

— Рисунок карандашом, — поправляет судья.

— Превосходно, — восклицаю я, — согласен. Теперь можно внизу написать, что рисунок был признан похожим на оригинал вашим судебным решением… — Все покатились от хохота.

Шли годы, и хотя Видок был в прекрасной форме, треволнения, и особенно последнее заключение в тюрьме Консьержери, где он провел более года в ожидании суда, стоили ему не только здоровья, но и состояния. Он лишился своих клиентов, доходы его упали, если совсем не прекратились.

Немало денег уходило на жалованье сотрудникам бюро, на адвокатов и прочее. Одним словом, в один прекрасный день он узнал, что находится на грани разорения. Не могли помочь и гонорары за книги, которые Видок писал. Всего их вышло у него двенадцать, в частности такие, как «Подлинные парижские тайны», «Размышления о необходимых средствах для сокращения преступности и рецидивизма» и др. Почти все они вызывали бурю негодования, так как задевали многих, и прежде всего сильных мира сего.

В Лондоне, куда он приехал после выхода там его книги, Видок посещает тюрьмы, ведет переговоры о создании организации «Всемирное расследование» — нечто вроде будущего Интерпола. Устраивает выставку в театре, где идет драма под названием «Видок». На выставке представлены привезенные им экспонаты: личные его вещи и одежда, а также оружие, принадлежащее знаменитым ворам и бандитам. Он выступает с лекциями, выходит специальная брошюра с его портретом.

В этот момент умирает его третья жена. Пресса, словно сорвавшись с цепи, обвиняет его в ее смерти, вернее, в том, что она будто бы покончила жизнь самоубийством. Видок вынужден через газеты объясняться. Он говорит, что супруга долгое время страдала от опухоли и, чтобы облегчить ужасную боль, выпила чуть больше лекарства, чем нужно. И это была истинная правда.

Настает день, когда он полностью разорен, — это случилось во время революции 1848 года. С приходом к власти Наполеона III Видок отходит от дел и удаляется в свое поместье. В возрасте семидесяти четырех лет можно почить на лаврах, оставаться наедине со своими воспоминаниями и теми небольшими средствами, которые уцелели после кораблекрушения. Власти оставили его в покое, он больше не страшен им. Сам же Видок испытывает «болезненное ощущение», словно после поставленных ему пиявок. «Лучше бы они высосали всю мою кровь до последней капли! Смерть — это сон бедняка!» — восклицает он в тоске. И решает написать президенту, напоминает о своих заслугах. Ответа не последовало. Спустя два года вновь принимается хлопотать о пенсии. Результат тот же — считают, что он вполне обеспеченный гражданин.

Вместо роскошных апартаментов, как бывало раньше, он ютится в комнате на бульваре Бомарше, да и то принадлежащей его другу. Он оказывается за «чертой бедности». Только тогда власти смилостивились и назначили ему «ежемесячное вспоможение» в размере ста франков.

В начале 1854 года он переезжает на улицу Сент-Пьер-Попенкур. Три года спустя ему восемьдесят два года, и он уже не может подняться, отказывают ноги, тело бьется в судорогах. Доктора безнадежно машут рукой. Придя в себя, он говорит врачу: «Мне хотелось бы почувствовать землю под ногами…» Его пытаются отговорить, но он упрямо настаивает. «Разве нельзя, как Геракл, восстановить силы, прикоснувшись к земле?» Вот и он хочет в последний раз в жизни рискнуть — вдруг миф о греческом герое обернется для него правдой. Приносят корзину земли и рассыпают ее перед кроватью умирающего. Его поднимают, ноги упираются в пол, лицо преображается, он просит отпустить его и падает на пол.

Более десяти дней длится агония. Видок мужественно заканчивает свою жизнь, как и жил, не зная страха, рискуя и надеясь.

Говорят, в предсмертном бреду од шептал о том, что мог бы стать Клебером, Мюратом, добиться маршальского жезла, но слишком любил женщин и дуэли. Если бы не они…

В полумраке истории

Летним вечером 1844 года в загородном доме Бальзака в Жарди собрались друзья писателя. Хозяин «угощал» в тот день своих гостей примечательнейшей личностью — Видоком.

Расположившись в глубоком кресле, он занимал окружающих историями из своей жизни. Рассказывал о неписаных законах преступного мира, о ворах и грабителях. Или о том, как «вычищал Тюильри» от самозванцев, разгадывая нюхом бывшего каторжника под платьем маркизов и баронов, под пышными мундирами — клейма обитателей галер. Время от времени Видок сопровождал свое повествование словами: «Комедия! Комедия мира — самый необыкновенный спектакль!»

Это была не первая встреча автора «Человеческой комедии» с прототипом его героев, и прежде всего — Вотрена. Они познакомились задолго до этого, еще в начале двадцатых годов. Бальзака интересовали факты, случаи из уголовной и судебной практики, он запасался материалом для своих романов, изучал жизнь парижского «дна».

Видок, как никто, мог оказаться полезным для него. Возможно, именно после встреч с ним Бальзак записал слова о том, что все ужасы, которые романистам кажутся вымыслом, уступают действительности. Великий писатель не только находил в рассказах Видока подтверждение тому, что мир преступников связан тайными узами с верхами общества, с полицией, но и черпал из его историй темы, сюжеты, образы для своих «этюдов о нравах». Под именем Гобсека выведен старый приятель Видока ростовщик Жюст; «женщина-загадка» Феодора из «Шагреневой кожи» напоминает Сильвию, знакомую Видока; образ Феррагюса был навеян тем же источником. Подтверждение тому — досье на некоего каторжника Феррагюса, обнаруженное в бумагах Видока после его смерти. Не раз на страницах романов Бальзака упоминается имя и самого начальника сыскной полиции.

В своей работе Бальзак не преминул воспользоваться и таким источником, как воспоминания Видока. Из них он узнал о случае с Вотреном, заимствовал это имя и, изменив лишь одну букву, назвал им одну из самых колоритных фигур «Человеческой комедии».

Но не только имя взял Бальзак для своего персонажа из жизни. Писатель придал Вотрену черты реального лица — Видока, создал близкий к подлиннику портрет, наделив его умом и хитростью, присущими прототипу. Даже внешний облик этого литературного героя, его ярко-рыжие волосы, незаурядная физическая сила, приветливое обращение и грубоватая веселость, за которыми скрывался вулкан человеческих страстей, — скопированы с Видока.

Бальзак имел право сказать, что Вотрен «не заключает в себе никакого преувеличения», ибо был списан «с живого человека».