Семь дней в июне - Тиа Уильямс

День спустя…

Сегодня, 14:40

ШЕЙН: Тебя съел водяной клоп?

ЕВА: Да, пишу из его горла. Чем занимаешься?

ШЕЙН: Интересуюсь, как твоя голова поживает в таком влажном климате.

ЕВА: Честно? Болит ужасно. Я еще в постели.

ШЕЙН: Черт. Я могу чем-нибудь помочь отсюда? У вас работает доставка еды из Seamless?

ЕВА: Слишком тошно, чтобы есть. Знаешь, как ты можешь помочь? Расскажи мне историю. Новую. Вообще-то, нет, хочу стихотворение.

ШЕЙН: Какая ты требовательная. Хм. Я ужасный поэт, но я тебя понял. Жди.

ШЕЙН: ………

ШЕЙН: ………

ШЕЙН: Жила-была девушка по имени Ева,

Понравилась мне сразу, даже если этого не хотела.

Если б я мог жить в ямочке на ее щеке,

Но жизнь не так проста, и это известно тебе.

Дурак я, что бросил ее, и этого не прощу себе.

Жил-был мальчик по имени Шейн,

Который убил бы, чтобы облегчить боль Евы.

Если бы прошлое изменить сумел бы.

Если бы в этом стихе было больше рифмы,

Но Ева винит во всем только себя.

ЕВА: Теперь это мое любимое художественное произведение на все времена.

ШЕЙН: Могло бы быть и лучше, но рифмоплет из меня не очень.

На следующий день…

Миссис Фабианне Дюпре (или Маме Фэй, как ее ласково называли) исполнился сто один год. Ее серебряная коса была закручена вокруг головы, высокие скулы выдавали кровь шошонов[157], а зубов во рту не было вовсе. Ее знал весь город, потому что она преподавала математику четырем поколениям детей Белль Флер в крошечной школе за церковью Святого Франциска – старейшей американской церковью, построенной чернокожими, и самым центром Белль Флер. Мама Фэй знала Дельфину, Клотильду, Лизетт и всех остальных из рода Мерсье, поэтому Ева позвонила в фермерский дом, который построил дедушка мамы Фэй, где она жила со своей овдовевшей племянницей.

После того как племянница подала Еве легкую закуску (пирожки с мясом, пралине, два куска орехового пирога, пирожные и чай из сассафраса[158]), Ева устроилась на шатком побеленном крыльце Мамы Фэй. И Мама Фэй, расположившись в плетеном кресле, начала рассказывать Еве истории из прошлого. С поразительной точностью. Мама Фэй не могла вспомнить, что ела на завтрак, но помнила, что возглавляла протест против экзорцизма Клотильды в 1939 году.

– Твоя бабушка работала на жар, у нее были судороги, головные боли и всякие другие неприятности. Ею обладала болезнь, но колдовства в том не было. Ее глупый отец боялся дочери, вот в чем дело. Осенью 39-го у него заболела спина, и он решил, что Кло напустила на него порчу. – «Иисус Мария Джозеф». – Спина заболела, потому что женщин менял часто, а лошадей – редко, а не из-за родной дочери. Почему женщины должны быть причиной мужского зла? Я никогда не была замужем. Нет, нет, нет, я не из тех глупышек. Просто я отказываюсь складываться в несколько раз, чтобы не оттолкнуть мужчину. В общем, Кло выросла и вышла замуж за такого же мужчину, как ее папаша. Перепуганного. Однажды весной посевы засохли, и муж, и отец, и тот же священник, отец Августин, устроили над ней второй сеанс экзорцизма. Она им позволила. И на несколько месяцев притихла. А потом застрелила мужа в сарае. Говорили, она застрелила его, потому что он распевал псалмы, и святые слова вселили в нее демонов. На что я всегда говорила – молитесь. В твоей бабушке не было зла. Она не могла подолгу спорить, но была хорошей девочкой. Отлично готовила. И еще лучше стреляла.

Сначала Ева слушала, но вскоре погрузилась в собственные мысли. Впервые она смогла определить разительное отличие себя от своих предков (не считая того факта, что ей удалось вырастить дочь). Она была первой, кто почти правильно понял, что такое любовь.

Дельфина, Клотильда и Лизетт никогда не могли положиться на своих мужчин. Потому что их мужчины никогда не позволяли им быть теми, кем они были, – они подавляли их истинный дух на каждом шагу. Но Шейн делал для Евы все наоборот.

Мама Фэй была готова рассказать еще больше подробностей, но в этот момент зазвонил телефон Евы. Извинившись, Ева поспешила спуститься с крыльца и устроилась на старых шинных качелях, свисавших с толстой шишковатой ветки древней смоковницы.

– Привет, мамочка, – сказала Одри, ее чистый, будто звон колокольчика, голос звучал задорно.

– Милая! Я так по тебе скучаю, – едва дыша, ответила Ева. Она не разговаривала с Одри уже три дня.

– Я получила твою посылку! С твоим кольцом с камеей, – восторгалась Одри. – Потрясающе! Ты действительно даришь его мне?

– Да, дарю. Мне кажется, пришло время передать его тебе.

– Почему?

– Долгая история. Расскажу, когда увидимся.

– Хорошо. Мам, знаешь что? У меня срочное дело. – Одри перешла на шепот. Я в торговом центре с моими друзьями из Папафорнии, и тут этот мальчик.

– СТОП.

– Клянусь. Мы вчетвером ели мороженое и разговаривали… и ух, он такой милый, но я не знаю, нравлюсь ли я ему. Я не умею флиртовать.

Флирт! Как Ева собиралась пережить следующие пять лет?

– Ну, – начала она спокойно, – что ты делала?

– Последний час? Игнорировала его. Я даже не могу на него смотреть. Это тяжело; лучше бы мы опять были просто друзьями.

– Но… разве вы сейчас не друзья?

– БОЖЕ, МАМА, ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ.

– Милая, не повышай голос на людях. – Ева взглянула на крыльцо и увидела, что Мама Фэй спит и ее серебристые волосы блестят в лучах яркого солнца.

– Как мистер Холл, мамочка?

– Я уверена, что он в порядке. Но я хочу услышать побольше об этом мальчике.

Не обращая внимания на просьбу, Одри спросила:

– Тебе не кажется странным, что он будет преподавать в моей школе? Типа, у вас все нормально?

– Мы взрослые люди, Одри. Все в порядке. Мы друзья.

– Да, он так и сказал. Когда будешь с ним разговаривать, передай ему, что у моей мачехи, Афины, был дермоид. Когда врачи удалили кисту, в ней был ноготь.

– О чем, черт возьми, ты говоришь?

– Просто расскажи ему. Люблю тебя, пока!

И тогда это случилось. Пытаясь встать, Ева запуталась в веревке, свисающей с качелей. Она споткнулась, упала, и с дерева сорвалась старая ветка, упав на нее сверху. Зазубренный конец ударил Еву в нескольких дюймах от ее яремной вены. Она вполне могла умереть.

Конечно, Ева уже дважды чуть было не умерла. В тот раз, в доме на Висконсин-авеню. Затем с фаллоимитатором в руках. И вот это случилось снова.

Ева верила в приметы. Она знала, что ее ждет нечто драматическое. Она просто не знала, что именно.

Когда она наконец выпуталась из веревок и отошла от качелей, отряхиваясь и ругаясь про себя, она увидела, что Мама Фэй проснулась.

Старуха негромко рассмеялась – звонким, щекочущим смехом.

– Женщины Мерсье. Вы все в этом запутываетесь, верно?

Три дня спустя…

Сегодня, 15:14

ШЕЙН: Я