В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

Вернемся к 5 февраля.

К счастью, — о, чудо! — шум взрыва не достиг глуха Государыни, которая в тот момент спала. Она у шала о несчастье лишь на следующий день. Ей об том сообщил Государь, и его обвиняют в том, что сделал это он весьма неосторожно. Она залилась слезами.

Впервые при покушении на Государя имеются жертвы, — говорила она.

Несмотря на сильную слабость, она тотчас же занялась судьбой пострадавших и их семей, послав помощь в госпитали и справляясь о каждом раненом. Благодаря ее трогательному начинанию со всех трон посыпались пожертвования и будущее оставшихся в живых было обеспечено.

Вообще душа Государыни, казалось, вырастала и то время, как физические силы угасали. Земное отступало, оставляя место Божественному, проникавшему в нее все более и более. Время от времени, однако, у нее вырывались слова, позволяющие думать, что она еще держалась за жизнь.

— Я знаю, — сказала она однажды Великой княгине Ольге Федоровне, — что никогда не поправлюсь, но я довольна тем, что имею, и предпочитаю болезнь смерти.

Без всякого сомнения, произнося эти слова, она думала не о себе, а о детях. Возможно, она уже предвидела все или почти все, что с ними произойдет, когда ее не будет. Еще за год или два до смерти она говорила Цесаревне, от которой я это слыхала: «Минни, вы должны жить в Зимнем дворце потом», — не объясняя смысла последнего слова. Месяц спустя Государыня снова вернулась к этому разговору: «Не забудь, Минни, о чем я тебя просила, — вы должны переехать в Зимний дворец».

— Я была вынуждена по настоянию Государыни дать ей обещание, — сказала мне Цесаревна, — но мне это стоило многих слез, так как мысль о том, чтобы покинуть Аничков дворец, казалась мне непереносимой.

Надеялась ли Государыня, что присутствие молодой четы предохранит младших сыновей, а возможно, и самого Государя от влияния, которого она боялась? Кто может сказать, о чем беспокоилась мать, чувствуя, что жизнь покидает ее? Жаль, что Государыня вообще не выразила своей последней воли семье. Госпожа Мальцева, видевшаяся с ней ежедневно, очень побуждала ее к этому.

— Да, мне бы надо столько сказать Государю и детям, — сказала она однажды, — но у меня нет сил.

В их присутствии она избегала даже намеков на свою скорую смерть. Почему? Бог знает!

Предполагали, что она рассказала Великому князю Наследнику о связи Государя с княжной Долгорукой, но Цесаревна в разговоре со мной решительно это отвергала.

Однажды утром Государыня вызвала графа Александра Адлерберга, собираясь пересмотреть завещание, но почувствовала такую слабость, что была вынуждена отказаться от этой мысли.

После ее смерти помимо завещания, по которому она передавала в наследство свою недвижимость, бриллианты и другие предметы, нашли лишь единственное письмо к Государю, написанное когда-то давно. Она трогательно благодарила его за счастливо прожитую жизнь рядом с ним. Кроме того, в ее столе остались разрозненные листки, исписанные в разное время. Я приведу две записи, содержание которых мне точно известно: «1. Я желаю быть похоронена в простом белом платье, прошу не возлагать мне на голову царскую корону. Желаю также, если это возможно, не производить вскрытия. 2. Прошу моих милых детей поминать меня сорок дней после смерти и по возможности присутствовать на обедне, молиться за меня, особенно в момент освящения Святых Даров. Это самое большое мое желание».

Ольга Федоровна с сыном Сергеем. 1870-е гг. Ольга Федоровна (урожденная Цецилия Августа, принцесса и маркграфиня Баденская; 1839–1891) — российская великая княгиня, супруга великого князя Михаила Николаевича.

По возвращении из Канна Государыня получила депешу от московских дам с пожеланиями выздоровления. Она ответила собственноручной запиской на имя Екатерины Тютчевой, писавшей Государыне от лица всех дам.

«Пишу, обращаясь к вам, милая Китти, поскольку вы прислали мне телеграмму. Каждая из вас вложила свое сердце в молитву за меня, и в этих строках я всем сердцем выражаю вам глубокую и искреннюю признательность. Господь услышал ваши молитвы, потому что я благополучно вернулась туда, куда влекло меня всей душой. Я пишу пока еще слабой рукой, но призываю на всех вас благословение Божие. Мария».

Мы увидали Государыню только три недели спустя после ее возвращения. Дорога так утомила ее, что она могла видеться лишь со своими домашними и с Нэнси Мальцевой, с которой была очень дружна и которая обыкновенно читала для нее.

Сердце мое облилось кровью при виде ее. Какая перемена произошла в ней после нашего последнего свидания в Югендгейме всего несколько месяцев назад! Бледная, прозрачная, воздушная — в ней, казалось, не осталось ничего земного. Никто не мог без слез взглянуть на нее. Последним высшим усилием воли она пыталась превозмочь телесную немощь. Вскоре слабость возросла настолько, что она оказалась прикованной к постели. Она вставала только для того, чтобы совершить утренний туалет, и изредка поднималась к обеду. Дочь читала ей ежедневно Евангелие и проповеди Берсье. Неоднократно Государыня выражала сожаление, что не помнит наизусть некоторых псалмов. «В болезни это было бы так хорошо», — говорила она. Ее гувернантки рассказывали мне, что всякий раз, когда они входили в комнату, неизменно заставали ее молящейся.

К трем часам пополудни к ней приходила Нэнси Мальцева и пыталась читать газеты, но она их совсем не слушала и обыкновенно впадала в дремоту, и это состояние усиливалось по мере того, как приближался конец. Вечером, чтобы не уснуть слишком рано, она делала вид, что играет в карты с тремя младшими детьми, сидевшими у ее постели. Иногда подходил Государь, присоединялся к партии, а к десяти часам все расходились.

Ночи казались бедной больной бесконечными, ей не давали покоя кашель и удушье. Не позволяя себе жаловаться, она все же иногда просила докторов дать какое-нибудь лекарство от этой напасти. «Впрочем, — добавляла она, — что значат мои страдания по сравнению с тем, что испытывает князь Трубецкой?»

В Чистый четверг она еще раз причастилась, но уже не покидая постели. После обедни мы увидели ее духовника Бажанова, выходящего из церкви со Святыми Дарами в сопровождении Государя, который первым вошел в спальню Государыни со словами: «Он пришел».

Она села на постели, скрестила руки на груди и со слезами повторила слова Государя, придавая им полое прямой смысл. Душа ее, казалось, была охвачена священным ожиданием. «Да, Он пришел, — повторила она, — и, как подумаешь. Кто пришел…»