В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

5 октября

Наконец-то победа после стольких месяцев неудач и поражений. Однако пока рано радоваться. Наши слабые весенние успехи сопровождались такими горькими разочарованиями.

Вчера мой муж был вызван к генерал-губернатору, и тот прочитал ему шифрованную телеграмму государя: «Позвать Аксакова и, если он действительно центром составляемому известному адресу, то внушить ему немедленно прекратить всякое действие под строгою угрозою за будущее».

Этот адрес, автором и виновником появления коего считают моего мужа, существует только в петербургских сплетнях и слухах. Я провела неделю в Царском, с 17-го по 25-е, и уже тогда Петербург полнился слухами об этом адресе. Я думаю, что Тимашев сам распустил эти слухи, чтобы навредить моему мужу. Но я не думала, что он дерзнет сделать эти слухи основой для обвинений и доведет их до сведения государя.

Александра Толстая

Те, кто встречал в своей жизни множество оазисов и прекрасных пейзажей, не должны жаловаться, если по воле Провидения они однажды окажутся в пустыне.

Смотрите в будущее — нет, лучше не заглядывайте туда! Возможно, вас ждет такое горе, что вы даже мысленно не сможете его перенести; Господь и не требует этого от вас; может быть. Он избавит вас от Креста, которого вы страшитесь. Если же Он пошлет вам его, то в тот же час пошлет и такую милость, которой вы не в состоянии не только принять, но и постигнуть сегодня.

Високосный 1880 год приближается к концу. В самом его начале уже можно было отчасти предвидеть несчастия, ожидавшие нас.

Не имея мужества продолжать мои обычные маленькие заметки, я ограничилась тем, что записала на первой странице совет Моно, так соответствующий нашему положению и тому, о чем я намерена поведать теперь, когда ожидаемые несчастья стали свершившимся фактом.

Новая эпоха открывающаяся перед нами, так необыкновенно горестна, что нужно попытаться описать ее, хотя бы для того, чтобы проследить ее ход.

Понемногу истина, или, по крайней мере, часть ее, начинает вырисовываться из хаоса небылиц и досужей болтовни, внезапно охватившей все классы общества, — естественное следствие событий последних месяцев. Я упомяну здесь лишь о том, что видела сама или слышала из верных источников, будучи по своему положению довольно близкой к лицам, высота положения коих является порукой истинности их сведений. Прожив немало лет в близости к Царской семье, я имела возможность видеть очень многое своими глазами, но всегда бывает нелишним проверить себя и справиться у тех, кто внушает доверие. Наши личные суждения так часто зависят от впечатлений, что нельзя полагаться на них полностью, даже когда мы пытаемся говорить только правду.

Моя настоящая цель — рассказать подробнее о событии столь жестоком, сколь и захватывающем благодаря тому, что участниками его оказались самые высокие лица. Никто из нас не может похвалиться тем, что держит в руках все нити, но когда-нибудь этот рассказ может быть дополнен другими, которые, вероятно, записываются теперь, как и мой, в неизвестных уголках, и все вместе они послужат необходимыми материалами для профессиональных историков.

Прошло всего несколько месяцев после кончины нашей Государыни[56].

Сердечная рана еще чересчур жива, и я дрожу при мысли, что к ее святому имени придется присоединить и другое имя, которое очень часто я буду вынуждена упоминать…

Трагизм этой истории заключается в том, что оба имени так тесно переплетены одно с другим, что нет возможности их разъединить, несмотря на то что в нравственном отношении они представляют полный контраст.

Светлый облик Императрицы тем более величествен, что она прошла свой путь как бы в безмолвии. Призванная прощать изо дня в день в течение многих лет, она ни разу не проронила ни жалобы, ни обвинения. Тайну своих страданий и унижений она унесла с собой в могилу! Я не хочу судить Государя, чтобы моя любовь к Государыне не стала орудием недоброжелательства против него; но факты говорят — увы! — хочется сказать: они вопиют.

Кто из нас мог бы узнать в Государе того человека, которым он был прежде; и сам он, если бы оглянулся назад, разве не удивился бы происшедшей с ним метаморфозе? Он словно нравственно отравлен и добровольно отвергает все самое лучшее в себе. Он как бы является ужасной иллюстрацией развращающего действия зла. Капля зла попадает в сердце, и, если не принять мер предосторожности, она производит неисчислимые потрясения. Конечно, Государь не предполагал, что все так кончится, и, может быть, в этом его оправдание.

Слабое здоровье Государыни окончательно пошатнулось после покушения 2 апреля 1879 года[57]. После него она уже не поправилась. Я, как сейчас, вижу ее в тот день — с лихорадочно блестящими глазами, разбитую, отчаявшуюся.

— Больше незачем жить, — сказала мне она, — я чувствую, что это меня убивает.

Она произнесла эти слова с некоторой горячностью, не свойственной ее натуре. Затем она добавила:

— Знаете, сегодня убийца травил его, как зайца. Это чудо, что он спасся.

Я подождала, пока Государыня успокоится, только тогда оставила ее и направилась в кабинет Государя, который тотчас же принял меня. Я взволнованно пожала ему руку, но он казался ничуть не обеспокоенным только что пережитой опасностью. В соседней с кабинетом комнате многие ожидали Императора, чтобы выразить ему сочувствие, и, когда мы к ним вышли. Государь подошел к Трепову и дружески пожал ему руку:

— Мне повезло больше, чем вам, дорогой[58].

Весной 1879 года Государыня уехала в Крым, откуда ее вызвали из-за болезни Великой княгини Александры Иосифовны. Казалось, все было направлено на то, чтобы окончательно расшатать ее исчерпанные силы.

Я была в это время в Швейцарии рядом с умирающим братом и лишь потом узнала, что она очень противилась поездке за границу и уступила только воле Государя — мнение докторов имело мало влияния на нее.

В октябре (после кончины моего брата) я поехала к ней в Югендгейм, под Дармштадтом. Она была там, можно сказать, проездом, так как после новой борьбы согласилась провести зиму в Канне.

Климат не пошел ей на пользу, тем более что без всякой подготовки ей было объявлено о новом покушении на Государя на Московской железной дороге, и она была смертельно этим напугана.