Пурпурная линия - Вольфрам Флейшгауэр

В картинах из Дижона, Уорчестера и Базеля представлена молодая женщина, стоящая вполоборота перед туалетным столиком и уже доставшая из шкатулки кольцо. Украшения женщины сделаны из жемчуга, на столе перед ней разбросаны розы, цветы, которые приписывают Венере, с которой даму, без сомнения, и сравнивают. Однако в данном портрете эта деталь отсутствует. В зеркале слева отражается профиль дамы. Левая рука, которая покоится на груди, подчеркивая ее размер и твердость, прикрывает либо крестик (намек на католицизм Дианы де Пуатье), либо медальон. Иногда, как, например, на этой картине, за кистью левой руки ничего нет. На заднем плане картины служанка выбирает для своей госпожи платье. Служанка не шьет здесь крестильную одежду, как на знаменитом портрете Габриэль д'Эстре и ее сестры (Лувр).

Здесь же мы видим, что дама заканчивает свой макияж. Она изящно и тщательно причесана. На плечах прозрачное легкое покрывало, на шее заканчивающееся отделанным золотом декольте, открывающим прелести дамы. На всех трех картинах изображены разные женщины. Авторство всех трех полотен принадлежит трем разным, до сих пор неизвестным художникам, которые, однако, изображали даму с явной целью выразить почти религиозное преклонение перед женской красотой. Даже если жесты, особенно жест руки, держащей кольцо, можно толковать как эротические намеки, все же следует признать, что их соблазнительность изображена с отвергающими всякую вульгарность элегантностью и бесстрастием. Можно найти в картине и намек на христианский мотив суетности. Такую интерпретацию допускает изображение зеркала и отражение в нем профиля дамы. Но если трактовать картину с современных позиций, то морально-нравственная символика ее полностью затушевывается красотой и прелестью изображения».

Мне вспомнился разговор с Кошинским о статьях в искусствоведческих каталогах: они так же информативны, как надгробные эпитафии.

Двадцать минут спустя я уже стоял перед зданием университета. Привратник объяснил мне, как найти кабинет Катценмайера, и вскоре я уже сидел перед ним самим. Это был мужчина около пятидесяти лет, с седыми волосами и атлетической фигурой, скрадывавшейся светло-серым свободного покроя костюмом. Он не скрывал, что ему лестно, что кто-то специально приехал в Базель, чтобы задать ему вопросы относительно его книги. Я назвал ему свое имя и вкратце объяснил, кто я такой, сказал, что я литературовед и обычно живу в Америке. Когда я перечислил ему университеты, где мне приходилось работать в последние годы, лицо его просветлело, и он поинтересовался некоторыми своими коллегами, о которых я ничего не смог ему сказать, так как не знал никого из них. Потом он спросил, каким образом я, американист, сумел заблудиться во Франции шестнадцатого века.

Я рассказал ему о рукописи Морштаута. О картине я не стал упоминать. После этого я вкратце рассказал Катценмайсру о вопросах, которые возникли у меня во время чтения рукописи. Когда я дошел до обстоятельств смерти герцогини, его лицо немного сморщилось. Я хорошо помнил его сноску и поспешил добавить, что здесь, по-видимому, речь идет об исторической псевдо-проблеме. Но я не верю, что в истории с отравлением что-то ясно. Поэтому я и приехал к нему. Наверняка он сможет сообщить по этому поводу пару неизвестных мне фактов.

— Видите ли, господин Михелис, — сказал он, — по этой теме пролито невиданное количество чернил. В течение четырех столетий все ищут убийцу этой женщины, но никому почему-то так и не пришло в голову, что для каждого убийства должен быть мотив. Но здесь его нет. Все эти спекуляции — не более чем катание пасхальных яиц.

Эта формулировка меня позабавила, и я, смеясь, возразил:

— Но однако, Генрих хотел жениться на герцогине и сделал бы это, если бы она так внезапно не умерла? Габриэль стояла на пути Марии Медичи, да или нет?

— Возможно, — ответил он, покачав с сомнением головой. — Но в апреле 1599 года никто не мог знать, что Генрих женится на Марии Медичи. Напротив. Отношения Парижа и Флоренции в то время находились на точке замерзания.

— Вы можете мне это объяснить?

— Это займет всего одно мгновение. Вы разрешите предложить вам кофе?

Я с благодарностью разрешил. Он быстро позвонил секретарю. Когда он положил трубку, я спросил, не слишком ли много времени я у него отнимаю, на что он ответил, что у него назначена встреча на четырнадцать часов. Но пусть это меня не беспокоит. Он охотно ответит на все мои вопросы.

— В основном во всей этой истории надо ответить на два вопроса, не так ли?

— Да, действительно ли король хотел жениться на Габриэль?

— И не была ли она по этой причине отравлена? Я согласно кивнул.

— Итак, — заговорил он, — мы начнем с первого вопроса. Согласно официальным документам, весной 1599 года Генрих решил добиться развода с Маргаритой и жениться на своей возлюбленной. Установлено, что посланник короля Брюлар де Силлери 20 января покинул Париж и направился в Рим. Через несколько дней после его отъезда король пишет письмо Папе, чтобы подготовить прибытие своего посланника. Письмо выдержано в верноподданнических и убедительных тонах и не оставляет сомнений в истинности целей Генриха. Наварра пишет Святому Отцу, что при посредничестве господина де Силлери хочет доверить ему одну очень важную вещь, которая прежде всего касается его лично и его государства, самую важную с тех пор, как Его Святейшеству было угодно оказать ему милость и дать ему свое благословение. Он просит Папу Климента от всего сердца явить ему свою милость, о которой будет просить его посланник.

Двадцать восьмого января последовало второе письмо. Генрих предлагает деньги. Он хочет построить странноприимный дом для паломников, пожелавших посетить святые места Рима. Он предлагает для обеспечения финансирования поднять на два процента налог на церковные доходы, так называемые консисториальные поступления. Все становится предельно ясным. Генрих предлагает сделку в обмен на развод. Надо полагать, что король изъявил свою волю получить развод с Маргаритой, чтобы жениться на Габриэль. Только в этом случае объяснимо возникновение заговора. Теперь мы переходим ко второму вопросу. Была ли Габриэль отравлена? И если да, то кем? Кто мог спланировать и осуществить покушение на жизнь герцогини?

— Ну, быть может, иезуиты, которые хотели возвести на французский трон католическую принцессу? — вставил я.

— Хорошо, допустим такую возможность. Вы подозреваете небезызвестного Ла-Варена, не так ли?

— Ему это было очень легко, так как он пользовался доверием герцогини.

— Это верно, — ответил он, — но, кроме того, надо помнить, что посланник Наварры в Риме сделал Папе еще более интересное предложение. Силлери привез в Рим пропуска для иезуитов. Вопрос об ордене в течение многих лет отравлял французско-римские отношения. Вероятно, вам известно, что после покушения на короля в 1595 году орден иезуитов был изгнан из Франции. В то время как парламенты северных городов активно поддержали высылку, южные города, в особенности Бордо и Тулуза, уклонились от исполнения королевского указа. Против воли региональных парламентов указ едва ли мог оказаться действенным.

Не будучи в силах провести это решение в жизнь, Наварра тем не менее использовал его как козырь в куда более крупной игре. По сути дела, Генрих сделал следующее предложение: если Папа разрешит его от брака, то он, король, будет готов отменить свой указ об изгнании иезуитов. Напротив, из этого можно вывести, что в такой щекотливой ситуации иезуиты вряд ли отважились бы открыто выступить против скандальной связи короля с Габриэль д'Эстре, не говоря уже о подготовке покушения на ее жизнь. Опасность разоблачения и возобновления действия указа была громадной. Наоборот, со смертью герцогини весной 1599 года они потеряли залог своего возвращения во Францию.

— Но смерть Габриэль устраняла препятствие для Марии Медичи, как, впрочем, и для ордена иезуитов.

Катценмайер рассмеялся.

— Нет, это заблуждение. С современной точки зрения это действительно выглядит так, но я уже сказал вам, что в 1599 году брак с Марией Медичи вообще не стоял на повестке дня и не обсуждался. Это очень легко доказать. Но все по порядку.

В дверь постучали, и нам принесли кофе. Когда перед нами поставили дымящиеся чашки, я спросил:

— Но как быть с другими фракциями? Например, с Рони. Габриэль представляла собой проблему не только для итальянцев.

— Да, для Рони Габриэль была воплощением всех зол. В его мемуарах этот мотив звучит весьма отчетливо. Для всех политически светлых умов намерение короля было выше понимания. Но они подчинялись воле Генриха, и именно на том простом основании, что в марте 1599 года против недопустимости этой связи не высказался никто. Как уже было сказано, выбора Медичи в то время не существовало. Франции, вне всякого сомнения, был нужен законный наследник престола. Генрих был обязан жениться. Строгие моралисты протестанты испытывали к Габриэль двойственные чувства, но главным их интересом было видеть на троне французскую и протестантскую, хотя бы в душе, королеву, нежели иноземную католическую принцессу. Кроме того, Габриэль сделала своими друзьями двоих весьма влиятельных протестантских аристократок, а именно госпожу Екатерину, сестру короля, и принцессу Оранскую, которая как вдова убитого в Варфоломеевскую ночь адмирала Колиньи была выше всяких сомнений и подозрений. Если бы они действительно поддержали герцогиню, то победу реформаторской партии можно было считать обеспеченной.