Собрание сочинений в 3 томах. Том 1 - Валентин Овечкин

Живуч проклятый формализм! Видимо, еще и потому живуч, что для некоторых бесталанных руководителей — он что для слепого стенка. Уловил по известным признакам, что такому-то вопросу придается большое значение, — ну и пошел, держась за эту стенку; все внимание только этому делу, остальное — на задворки. А это «остальное» ни много ни мало — девяносто девять процентов всех очень важных и неотложных вопросов партийной работы и колхозного строительства.

Квадратно-гнездовой способ посева разных пропашных культур — большой важности дело. Но этот способ не сам по себе повышает урожайность, а через улучшение обработки междурядий. Улучшается же она потому, что здесь открываются большие возможности для механизации и тракторными культиваторами можно всюду успеть три-четыре раза за лето обработать междурядья вдоль и поперек. Почти полная механизация обработки больших, особенно на юге, площадей пропашных культур высвобождает много рабочей силы в колхозах, которую можно повернуть на другие дела: разведение садов и виноградников, на строительство, на развитие подсобных отраслей.

Но приходилось видеть в иных районах возмутительные вещи. Пропашные посеяны квадратно-гнездовым, междурядья же не обработаны, сорняки выше человека. Просматриваешь годовые отчеты колхозов: трудодней в полеводстве и огородничестве затрачено столько же, как и раньше, механизация не увеличилась. Для чего же весною секретарь райкома «нажимал» изо всех сил на квадраты? Квадраты ради квадратов? Ради красивой сводки: «Посев таких-то культур произведен на сто процентов квадратно-гнездовым способом»? Посеял — и на этом прекратил свои «заботы» о внедрении новой агротехники.

Такой секретарь райкома раньше, бывало, во время хлебозаготовок переключал всех и вся на очистку и вывоз зерна на элеваторы, о других срочных полевых и хозяйственных работах в колхозах запрещал и думать. Зябь в эти «штурмовые» по хлебу пятидневки и декады не пахали, озимые не сеяли, корма для скота не заготавливали — будто мы одним днем живем и в будущем году нам уже ни хлеб, ни мясо, ни молоко не потребуются. В оркестре при хорошей игре каждый инструмент издает именно те звуки, которые ему отведены в общей симфонии, и в нужное время, и нужной силы. А тут секретарь как бы схватил одну какую-то трубу, самую громкую, бас или контрабас, как они называются у музыкантов, — и дует в нее, заглушая все прочее. И мелодия получается — хоть святых выноси.

Но вот в чем главное. Чему он, такой секретарь, учит свой районный актив? Какие кадры растит у себя в аппарате и других районных учреждениях? Может ли такой партийный руководитель — сам формалист и, по сути дела, конъюнктурщик-очковтиратель — воспитывать у других людей, у своих сотрудников творческую смелость мысли, инициативу, настоящую, а не показную деловитость, честную принципиальность, самые ценные качества человека, занимающего ответственный пост на государственной службе? Вряд ли способен он воспитывать эти качества у других, поскольку у него самого-то их нет. Вблизи таких людей не создается — прибегнем к агротехническому термину — благотворный микроклимат для расцвета талантов.

Знал я еще такого секретаря обкома. Много повидавший в жизни, неплохо разбиравшийся в людях и несколько скептически-холодный в обращении с окружающими, он не любил угодников и подхалимов, едко подшучивал над ними, а не подхалимов, не «молчаливых», работников с головой на плечах и самостоятельным взглядом на вещи, пытавшихся иногда даже возражать ему кое в чем, совершенно не терпел. С течением времени число таких дельных работников в аппарате обкома и других областных учреждениях уменьшалось. Либо они сами вынуждены были просить о переводе куда-нибудь в другую область, либо их откомандировывали, «по согласованию», в распоряжение министерств и главков. Освободившиеся штатные должности, естественно, занимались другими лицами, которые, учитывая печальный опыт предшественников, не решались уже ни в чем перечить секретарю обкома Лобову, держались «ниже травы, тише воды».

Не питал Лобов теплых чувств к подхалимам, с неприязнью и брезгливостью относился к «флюгерам», семь раз на неделю менявшим свои убеждения и «научные теории», и все же такие люди благополучно уживались возле него и даже численно множились. Он, Лобов, сам своей нетерпимостью к инакомыслящим и развел вокруг себя этот «холуизм», над которым порою издевался на заседаниях бюро или пленумах обкома.

Заведующий городским отделом коммунального хозяйства в порыве служебного усердия и угодничества заасфальтировал часть переулка, в котором занимал квартиру Лобов, — от главной улицы до секретарского особняка и чуть дальше, на несколько метров, чтобы только хватило «ЗИСу» развернуться по ровному. А еще метров сто переулка до другой мощеной улицы так и остались без асфальта, в колдобинах. Лобов, вернувшись из отпуска и увидев перед своим домом такой совершенно «крокодильский» факт подхалимского недомыслия, возмутился, вызвал незадачливого благоустроителя в обком, поносил последними словами, заставил в течение суток заасфальтировать переулок до конца, вспоминал потом этот случай на сессиях городского и областного Совета, цитировал под громовой хохот зала строки Щедрина из «Истории одного города». И все же этот завкомхоз остался на своем месте, даже взыскания не получил. А заместитель председателя облисполкома по строительству — хороший работник, заботливый хозяин, которого всегда в семь часов утра уже можно было видеть на лесах какой-нибудь стройки, заслуженный, авторитетный в народе человек, командир партизанского отряда во время Отечественной войны — однажды крепко поспорил с Лобовым по поводу генерального плана восстановления и реконструкции двух городов области, не согласился с понравившимися Лобову проектами, довел спор до Москвы, добился пересмотра одобренных в обкоме проектов и… поплатился за это трехмесячным отпуском и пособием на лечение, которых не просил, а затем переводом на другую работу, более легкую и соответствующую его слабому здоровью, — на должность директора лесостепного государственного заповедника.

Начальник метеорологической службы области Метелкин, следуя строжайшему указанию не давать в районы прогнозы погоды, не завизированные в обкоме (чтобы не «демобилизовывать» районных работников), дошел до того, что и в обком стал приносить лишь такие прогнозы, какие желательно было иметь Лобову. Если там принималось решение об увеличении площади посевов такой-то культуры, Метелкин давал прогноз, из которого явствовало, что погода для посева и роста этой культуры в весенние месяцы будет самая благоприятная. Если из обкома сыпались в районы телеграммы с требованием немедленно приступить к севу проса и гречихи, Метелкин, со своей стороны, не обращая внимания на холода и даже заморозки, предсказывал резкое повышение температуры в ближайшие дни. Если в обкоме поговаривали о том, что надо бы в этом году начать уборку сахарной свеклы несколько раньше, чем начинали ее обычно, — пойти заведомо на некоторое снижение урожая на первых убранных плантациях, потому что в сентябре корни еще растут и прибавляют в весе, но застраховаться таким образом от больших потерь при затянувшейся уборке, — Метелкин, в подтверждение необходимости таких мер, обещал раннюю и очень дождливую осень. Следовало бы решения принимать, исходя из обстановки, а тут прогнозы подгонялись под уже принятые и проектируемые решения.

Не то сам Лобов разгадал наконец технику составления Метелкиным его всегда приятных начальству прогнозов, не то кто-то из сотрудников бюро погоды написал на него заявление в обком, — Лобов хохотал до упаду, окрестил Метелкина «чемпионом области по холуизму», потешался над ним всласть, отвел ему целых десять минут в своем отчетном докладе на партийной конференции, опять с цитатами из Щедрина и Гоголя, сделал из него посмешище на всю область. Но с работы его все же не сияли. А начальник Управления сельского хозяйства Чеканов, который не удовлетворялся ролью простого собирателя сводок для обкома, пытался разрабатывать какие-то новые вопросы организации колхозного производства и даже выступать со своими предложениями в печати, опытный агроном с двадцатипятилетним стажем, желанный гость в каждом районе, где люди ценили его советы и уважали за смелое обращение с шаблонами, человек, который иногда отваживался и особое мнение записать на бюро обкома, — недолго продержался на посту. Всего лишь полгода поработал он с Лобовым. При первой же возможности его откомандировали «на укрепление кадрами» в новую соседнюю область.

Умен был Лобов. Это чувствовалось и по его содержательным выступлениям на пленумах и конференциях, и по тому, как он решал вопросы на бюро, и по его проницательному взгляду на людей. Интересно, что кадры секретарей райкомов у него были подобраны действительно по деловому принципу. Тут он не терпел краснобаев и очковтирателей, мирился даже с некоторой строптивостью и самостоятельностью районщиков. Понимал, что без хороших секретарей райкомов область ему не поднять.