Избранные произведения - Осаму Дадзай

27 ноября.

«Выпущенная на волю золотая рыбка не проживет и месяца» (часть третья).

Люди передают из уст в уста — «реализм». Спрашивается — что же такое этот пресловутый реализм? Мучиться над великой загадкой, как звучит, раскрываясь, лотос, — это, по-вашему, реализм? — «Нет». — «Даже Наполеон страдал от насморка, даже генерал Ноги[60] был падок до женского пола, даже Клеопатра ходила по большой нужде. Все эти истины, по-вашему, — реализм?» Смеется, не отвечает. — «Позвольте тогда спросить еще. Дадзай Осаму, со слезами умоляющий, чтобы у него купили рукопись, Чехов, обивающий пороги редакций ради скудного заработка, Горький, покорно сносящий понукания Ленина, Пруст, посылающий смиренные письма в издательства, — это вы называете реализмом?» Продолжая на всякий случай улыбаться, кивает. «Глупец! Истощив все силы, данные человеку, мучительно надрываясь, позабыв о жене и детях, не выпуская из рук однажды поднятое знамя, „причесанный бурей, умытый ливнем“, карабкаешься все выше и выше, и вдруг, физически уже полумертвому знаменосцу на ухо: вспомни о женушке! — ты ли, я ли, какая в сущности разница, но подумай, чему учат легендарные слова Сасаки на реке Удзи: „Берегись, у тебя ослабла подпруга!“[61] Не возлюби свое имя, будь верен судьбе, вот непреложный долг. Выползешь на карачках со дна реки, с затуманенным взором, в отчаянии вцепишься зубами в ворота, вскарабкаешься — хоть одним глазком взглянуть на райский сад, и тут тебя обухом: „Хватит паясничать!“, фыркнут в лицо и, схватив за ноги, безжалостно свергнут обратно в грязную жижу, это — реализм?» Он, усевшись поудобнее: «Реализм — это не вопить про булавку так, как будто это дубина или верея, а ясно показывать, что булавка — это булавка». «Глупец! Ты наверняка изучал законы познания. И в диалектике как пить дать натаскан. Я не собираюсь читать тебе лекцию, но ты должен обратить внимание, сколь „недобросовестна“ позиция нынешней молодежи, которая по привычке талдычит „реализм, реализм“, припав, прилипнув, приклеившись к столу, обитому протертым до дыр зеленым сукном. На обратном пути было бы неплохо прихватить хотя бы отчеркнутые тезисы из „Введения в гносеологию“… Прежде всего, перечитай десятую страницу! Вот тогда и поговорим!» На сем в тот день и расстались.

Последняя соломинка реализма — регистрация и статистика, больше того — с эпитетами «научно-клиническая», «анатомическая» и т. п. Однако ныне и регистрация, и статистика превратились в один из бюрократических трюков, наука, медицина выродились в популярные знания на потребу дамским журнальчикам, наш мещанин-реалист наслышан о подвигах практикующих врачей, но ведать не ведает о самоотверженном труде Ногути Хидэё[62]. А уж ненадежность анатомии — это для него как гром среди ясного неба. Осознание торжественно-суровой природной реальности закончилось ночью накануне событий 26 февраля, наступило время слов. Утро взываний. Мгновение до того, как раскроется цветок.

Истина и слово. Эти двое готовы вцепиться друг другу в глотку, уж кому как не тебе знать их взаимоотношения. Прекратите бороться друг с другом! Именно сейчас встает заря гегелевского снятия. Верь! Когда раскрывается цветок, он и в самом деле издает мелодичный звук. Если надо дать какое-то имя, назовем это «победой романтизма». Гордись. Наш реалист это и есть выношенный тридцатью годами твоего долготерпения ребенок — драгоценное дитя, дитя света.

Не смейся над зеленью его очей! Стыдливый младенец с такой еще нежной кожей… Подражая львам, утром третьего дня сбрось его вниз со скалы. Только не забудь подстелить у подножья ватный тюфяк. Серебряная курительная трубка, выброшенная со словами: «Изгоняю из дома». «Ха-ха, а этот ребенок, однако, развязная девчонка!»

Пожалей гордых интеллектуалов! Живут, умирают, все ради гордости, можешь не сомневаться. Посмотри на ремесленника, взгляни, как ужинают крестьяне! Они умеют повеселиться. И только вы одни, в темноте, истратившие десять тысяч йен на университет, вы, худосочные интеллектуалы, вы одни…

Если изнемог, ложись и спи!Взгрустнется — сыграй на миску лапши.

Я обманул тебя только однажды, ты обманывала меня тысячу раз. Меня назвали лжецом, тебя — страдалицей. «Чем больше лжешь и чем бессовестней, тем меньше шансов прослыть лжецом, так получается?»

Тот, кто умеет серьезно выслушать рассказ двенадцатилетней девочки, достоин называться зрелым мужчиной.

И еще — делай, что хочешь!

28 ноября.

«О современном герое».

Нечто верленообразное, нечто рембовидное.

Душистый горошек хочет походить на пальму Думаю о «железном» служащем. Нацепив очки с железной оправой, с одной стороны прикрученной ниткой, положив на колени кожаный портфель с тремя разболтанными застежками, в электричке, ссутулившись, пощипывая на подбородке двухдневную щетину, он рассеянно глядит на залитые дождем улицы. Битый, прожженный, глубоко внутри спрятавший жестокость железа… (оборвано)

29 ноября.

Распятый Христос — Он не возводил очес горе. Нет! Он смотрел вниз, с завистью, на детей человеческих, копошащихся на земле.

Карты на руках — брось прочь и беззаботно рассмейся.

30 ноября.

Весь день дождь — непогода.

31 ноября.

(На стене.) У Наполеона не было желания завоевать весь мир. Все, чего он хотел, это завоевать доверие хотя бы одного одуванчика.

(На стене.) Выпущенная на волю золотая рыбка не проживет и месяца.

(На стене.) Идущие мне вослед, по максимуму используйте мою смерть.

1 декабря.

Не могу забыть Санэтомо[63].

Вздымаются белой пеной волны в заливе Идзу.

Соленые брызги, как лепестки вишни.

Мискант колышется.

Мандариновая плантация.

2 декабря.

Никто не навещает. Пришлите хоть весточку.

У страха глаза велики. Кажется, что все тело, все кости ободраны и разорваны.

Листок периллы — маленький дар, все-таки милый.

3 декабря.

«Не на словах, а на деле» — это прямое насилие. Это узда. Это кнут.

Это меня вылечило.

4 декабря.

«Ветка цветущей груши».

Прочитав в ноябрьском номере «Кайдзо» статью Сато Харуо «Премия Акутагавы», подумал — как неряшливо написано! Но именно поэтому она произвела на меня такое сильное впечатление. Истинная любовь — слепа. Безумие, гнев. Более того… (оборвано).

Глядя на пожар Рима из окна своей спальни, Нерон молчал. Лицо его абсолютно ничего не выражало. К нему ластились прекрасные одалиски с льстивыми улыбками, но он молчал. Ему подносили изысканные вина, он пил рассеянно… Или молчание разгромленного военачальника в тени от дыма сожженных знамен, в верховьях Альп.

Зуб за зуб. Стакан молока за стакан молока. (Никто не виноват.)

«Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта» (Матфей, 5: 25–26).

Ночью под гомон цикад на исходе осени осознал свое полное поражение.

Посмеялся над грошом и на грош был бит, только и всего.

Мои глаза не были грязными.

Я не потребовал ни одного укола ради удовольствия. Я избегал косности писателей, эдаких мастеров фехтования, в совершенстве овладевших лишь возгласом «бью по лицу!». «Познай силу большую, чем огонь и вода, научись грациозному достоинству Христа».

Иного не дано.

Хранить в глубокой тайне!

(Сегодня годовщина смерти отца.)

5 декабря.

Ожидание — вот-вот, когда же, поскорее бы и т. д.

6 декабря.

«Жизнь человеческая».

Женский колледж? Теннисный корт. Тополя. Закат. Санта Мария (на губной гармошке).

— Устал?

— Угу.

Вот и вся человеческая жизнь. Никаких сомнений.

7 декабря.

Скажу ли? — «осквернить труп». Скажу ли? — «раздавить испуганную птицу».

8 декабря.

Жалость к бренным людям глаза туманит слезой, и это начало старости.

9 декабря.

За окном в саду по черной земле ползает кругами безобразная осенняя бабочка. Какую же надо иметь необыкновенную мощь, чтобы не умереть, влачить жизнь. Краткосрочным этого не дано.

10 декабря.

Я — дурной. Никогда не прошу прощения. Мои злые дела всего-навсего обращались против меня.

Добрые учителя!

Добрые братья!

Добрые друзья!

Добрые невестки!

Старшая сестра!

Жена!

Врачи!

И всевидящий покойный отец.

«Хочу домой».

Хурмы

Родимый край…

Садакуро[64]

Чем больше над тобой насмехаются, тем ты сильнее.

11 декабря.

Твердая убежденность в своей бездарности и безобразии делает человека озлобленным и наглым. Подарок. (Брат, один из всей семьи, пришел на свидание, говорили в течение часа.)