Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

Татары подошли к городу 23 августа, в понедельник, и стояли 3 дня, а на четвертый день вызвали Остея из города, убили его перед городскими воротами и поднялись на стены по лестницам. Город был взят, жители перебиты или уведены в плен. Татары разбили церковные двери и разграбили церковное имущество. Не ограничившись Москвой, татары повоевали другие русские города, но потерпели поражение у Волоколамска от Владимира Андреевича Серпуховского. На обратном пути татары взяли Коломну и разорили Рязанскую землю. Через некоторое время Дмитрий Донской и Владимир Андреевич въехали в Москву и увидели взятый и выжженный город, разоренные церкви, бесчисленное множество убитых и повелели хоронити мертвых и платить за 40 похороненных мертвецов по полтине, а за 70 по рублю, и всего было дано 150 рублей.

Краткий рассказ о разорении Москвы изобилует такими подробностями, которые обнаруживают хорошее знакомство с событиями. Таковы: точная дата взятия Москвы 26 августа «в 7 час дни», указание на то, что суздальские князья нашли след Тохтамыша на Серначе. Поражает особая сдержанность автора рассказа по отношению к Тохтамышу и объяснение причин, по которым Дмитрий Донской не оказал ему сопротивления: «Ни подня рукы против царя». Поэтому мы едва ли ошибемся, если признаем, что рассказ написан еще при жизни Дмитрия Донского, то есть до 1389 года, вероятнее всего, каким—либо монахом, ибо автор особо отмечает гибель двух московских архимандритов и одного игумена.

Второе сказание о Тохтамышевом разорении помещено в Ермолинской летописи.[631] Оно резко отличается от предыдущего, хотя в некоторых деталях совпадает, в особенности в датах, что заставляет думать о каких—то записях о событиях 1382 года, использованных тем и другим сказанием. Рассказав сходно с первым сказанием о начале похода Тохтамыша, автор второго сказания заявляет, что Дмитрий Донской «нача полки совокупьляти и поиде с Москвы, хотя противу татар, и бысть разно в князех русских: овии хотяху, а инии не хотяху, бяху бо мнози от них на Дону избиты». Эти разногласия среди князей заставили великого князя уехать в Кострому для сбора войска, «а во граде Москве мятежь бе велик». Сошелся народ, зазвонили во все колокола «и сташа суймом, а инии по вратом, а инии на вратех на всех, не токмо пущати хотяху из града крамолников и мятежников, но и грабяху их». Между тем татары подошли к Москве и начали спрашивать о великом князе, «есть ли он в граде». Горожане сказали, что его в городе нет. Утром татары подступили к городу и начали стрелять из луков. Граждане отвечали со стен стрельбой из луков и бросали камни. Однако татары сбили граждан со стен и пытались взобраться на них по лестницам, но осажденные лили на татар кипящую воду, стреляли из тюфяков и пушек, один же москвитин, суконник Адам, пустил с Фроловских ворот стрелу и убил славного ординского князя, чем причинил великую печаль самому Тохтамышу.

Виновниками взятия города были суздальские князья, поклявшиеся, что Тохтамыш ограничится получением даров, если горожане выйдут к нему навстречу. Татары напали на крестный ход, вышедший из городских ворот, ворвались в город и влезли на стены по лестницам, перебили людей, «тако же вся казны княжьския взяша, и всех людей, иже бяху со многых земль сбеглися, то все взяша». Татары взяли и другие города, в том числе Переяславль, но переяславцы спаслись от гибели, бежав на озеро. Рассказав о поражении татар под Волоком и возвращении Дмитрия Ивановича на Москву, сказание замечает, что за 80 погребенных трупов платили по рублю и всего издержали 300 рублей.

Как и в первом сказании, перед нами выступает человек, хорошо осведомленный о событиях, но в остальном два автора глубоко различны по своим интересам. В то время как автор первого сказания всецело вращается в области церковных интересов, автор второй повести – человек светский. Уклончивая характеристика поведения Дмитрия Донского, не желающего якобы поднять руки против царя, заменена точным указанием на рознь среди князей. Во время набега Тохтамыша мы видим Владимира Андреевича стоящим на Волоке отдельно от великого князя, уехавшего на Кострому. Ярко рисуются перед нами и действия горожан против крамольников и мятежников, не устыдившихся самого митрополита Киприана, позорно бежавшего из города в том же 1382 году.

В страшной трагедии, разыгравшейся в Москве, автор склонен винить прежде всего изменников, суздальских князей. Бросается в глаза явное сочувствие автора восставшему народу, который был брошен большими людьми и решил сопротивляться татарам. Датирующим указанием служит замечание о разорении Рязанской земли московскими войсками, что было для нее хуже татарской рати, потому что в 1385 году Дмитрий Донской помирился с Олегом Рязанским, и в летописях уже не встречается столь резких выражений, направленных против Олега, как раньше. Это указывает на 1382–1385 годы как на время, когда была составлена вторая повесть о Тохтамышевом разорении. Автора повести мы не знаем, но можем сказать определенно, что он не принадлежал к числу духовенства, а был светским человеком, близким к московским горожанам, возможно даже, сам был горожанином.

Оба сказания о Тохтамышевом нашествии послужили материалом для новой повести о том же событии, более обширной и вошедшей в состав Московского свода конца XV века, Воскресенской летописи и Типографского летописца.[632] В этих летописях помещены в основном однородные повести о Тохтамышевом разорении, впрочем, отличающиеся некоторыми деталями, причем Московский свод и Воскресенская летопись дают текст уже более осложненный и поздний, чем Типографская.

На примере последней легко наблюдать процесс создания сводной повести о Тохтамышевом разорении. Автор объединил обе ранние повести, выбросил из них кое—какие подробности и согласовал текст, добавив некоторые дополнения фактического и словесного характера. Сделано это было в общем толково, хотя и не обошлось без ошибок. Так, первая повесть молчала о крестном ходе из городских ворот и говорила, что Тохтамыш «оболга Остея лживыми речами» и убил его перед городскими воротами, а вторая повесть сообщила уже о крестном ходе из городских ворот. Новая же редакция, сказав, что москвичи вышли из города «с князем своим», вслед за тем непоследовательно говорит: «Князь их Остей преж того убьен бысть под градом».

В целом надо признать, что автор новой повести обладал определенными литературными навыками. Как и его предшественник, он мало интересовался церковными делами и даже пропустил имя игумена, погибшего в Москве, о котором упоминается в первой повести о разорении. Перед нами светский человек, интересы которого направлены в определенную область – в область борьбы московских черных и лучших людей. Появляется мотив добрых и недобрых людей. Первые молятся со слезами Богу, а недобрые люди ходят по дворам, выносят из погребов господские меды, пьют до великого пьянства и дерзко говорят: «Не устрашаемся поганых татар нахождениа, велик тверд град имуще, его же суть стены камены и врата железны». Автора привлекает не столько гибель княжеской казны, сколько расхищенные богатства «сурожан и суконников и купцов и всех людей». Москвич и горожанин чуется нам в плаче о разорении Москвы, который вставляет автор в свою повесть. Был раньше чуден град и многое множество людей было в нем, кипел богатством и славою, превзошел он все грады Русской земли честью многою, в нем князья и святители жили и по отшествии от мира сего погребались. В это же время изменилась доброта его и отошла слава его и уничижение пришло на него; не было в нем видно ничего, но только дым и земля и много лежащих трупов, а церкви каменные огорели снаружи, выгорели и почернели внутри, полны крови христианской и мертвых трупов, и не было в них пения и звону, никто к ним не приходил, и никого не осталось в городе, но было в нем пусто. Трудно датировать новую сводную повесть, но она появилась уже спустя некоторое время после события, может быть, в конце XV века, в связи с московскими волнениями черных людей в 1480 году.

Мотив о недобрых людях, грабящих господские дома и похищающих сосуды серебряные и дорогие скляницы, был еще усилен в редакции сводной повести о Тохтамышевом разорении, помещенной в Московском своде и Воскресенской летописи. Если более ранние повести говорили, что московский народ не пускал из города мятежников и крамольников, пытавшихся бежать, то редакция Воскресенской летописи уже прямо называет мятежниками, крамольниками тех горожан, которые удерживали беглецов, стремившихся бросить родной город. Крамольниками делаются не беглецы, а защитники города.

Этот мотив получил особое развитие в двух близких по содержанию сводных повестях о Тохтамышевом разорении, помещенных в Никоновской летописи. Там уже «воссташа злыа человецы друг на друга и сотвориша разбои и грабежи велии».[633] Нельзя, конечно, считать новые подробности этих повестей выдуманными. Авторы их могли иметь под руками дополнительные материалы, но мотив хвастовства и пьянства горожан выступает все сильнее, как и в былинах. Мотивы пьянства берут верх над трогательной повестью о гибели Москвы. Сводная повесть возникла поздно, когда воспоминания о событиях стерлись, а московские горожане постепенно теряли свои прежние вольности. Поэтому главной причиной московской гибели признано несогласие среди горожан, упивавшихся вином и постыдным образом дразнивших со стен татарские полчища. Не без огорчения надо отметить, что эти поздние повести, уже исказившие действительность, наиболее известны в нашей литературе и наиболее часто цитируются, хотя относятся уже к литературе XV, а не предыдущего века.