Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов

Долго не мешкая, даже второпях, нас распределили по сотням (десять рядов по десять человек), каждую сотню окружили конвоирами и, подгоняя, повели в сторону от города по широкой, проходящей через редкий сосновый лесок дороге. Колонна растянулась километра на два, в ней, наверное, насчитывалось две-три тысячи человек. В конце колонны шли англичане, также в окружении конвоя. В отличие от нас, ничего не имевших при себе, кроме котелков и тощих вещмешков, они тащили на себе огромные рюкзаки.

Тяжелыми рюкзаками, обшитыми телячьими шкурами, были нагружены и наши конвоиры. Сначала они пытались заставить нас тащить эти рюкзаки, но из этого ничего не получилось: прошагав несколько десятков шагов с таким дополнительным грузом, навьюченный им пленный валился с ног. Вскоре немцы добыли где-то, скорее всего отобрали у поляков, запряженную лошадьми высокую фуру, куда сложили свои вещи и на которую иногда подсаживались отдохнуть.

Донеслись звуки стрельбы и бомбежки. Обернувшись, я увидел, что над оставленным нами лагерем кружатся советские самолеты-штурмовики, обстреливают его и бомбят. Нашли военный объект!

Подгоняемые разозленными уставшими конвоирами, шли весь день до вечера (пока не стемнело), изредка для отдыха останавливаясь и присаживаясь прямо на дорогу в снег. Судя по указателям, дорога вела по направлению к городу Bromberg (немецкое название польского города Быдгощь). На окраине города нас загнали в здание какого-то цеха, уже остановленного. Но в цеху было тепло, стояли баки с водой.

Смертельно уставшие и дьявольски голодные, с утра кроме утренней пайки хлеба ничего не евшие, повалились мы на устланный деревянной торцовкой пол.

Еще затемно нас подняли, выгнали наружу на морозный воздух и стали криками и толчками строить по сотням и по многу раз пересчитывать. Я заметил, что снаружи у стен цеха горели небольшие костерки, вокруг них сидели англичане и пили подогретый кофе.

Погнали дальше голодных и невыспавшихся. На дороге, по которой мы шли, работали немецкие минные команды, явно торопились.

Немцы, также голодные и уставшие, свое зло срывали на нас, подгоняя ругательствами и прикладами винтовок и автоматов.

Мне выпало идти где-то около середины колонны. Иногда вдруг в голове колонны раздавались автоматные очереди, колонна останавливалась и после некоторой заминки двигалась дальше. В стороне от проезжей части валялись трупы убитых пленных. Оказывается, иногда впереди колонны сбоку от дороги оказывался бурт присыпанной землей картошки или сахарной свеклы. Происходила свалка: голодные люди бросались к бурту, доставая из продухов их содержимое, конвойные сначала пытались разогнать их прикладами и пинками, затем, потеряв терпение, очередями из автоматов. Оставив у обочины несколько трупов и раненых, колонна тащилась дальше. У лежащих раненых оставался один из конвоиров с велосипедом. Через некоторое время далеко позади раздавались автоматные очереди, после чего отставший конвоир, добив раненых, догонял голову колонны.

Так весь день. Иногда останавливаясь на непродолжительный привал, валились прямо на дорогу, туда, где стояли. К концу дня остановились у какой-то деревни. Нас загнали в огромный сарай, частично заполненный сеном и соломой. Ни пищи, ни воды не дали. Мы стали добывать подножный корм. В соломе изредка попадались колоски с зерном: это было наилучшим подарком. Если потереть колос в ладонях, на них останется несколько зерен пшеницы. Еще потереть — с них слетает полова. Разжеванные зерна — это питательная сладковатая кашица. На полу сарая — толстый слой пыли. Зачерпнув рукой и пересыпая пыль из ладони в ладонь, дуя в образовавшийся ручеек, также находишь несколько зерен. В слое пыли может найтись и горошина и более крупная вещь — турнепс или свекла.

Морозная ночь, сено не греет, как в него ни зарывайся. К утру, невыспавшиеся и замерзшие, выходим, подгоняемые конвоем на построение и бесконечное пересчитывание. В сарае конвойные тщательно прощупывают сено, протыкая его штыками и вилами.

Так проходит несколько дней. Обессилев без пищи и воды, на дороге остаются лежать те, кто уже не может идти дальше. Их судьба уже всем, в том числе и им самим, хорошо известна: позади слышны автоматные очереди, и отставший велосипедист догоняет колонну. Этот фатальный конец заставляет, собрав оставшиеся силы, продолжать плестись дальше.

На одном из переходов я увидел остатки группы англичан. Куда делись их огромные рюкзаки, их упитанность и бравый вид! В обвисших, уже грязных шинелях, заросшие и совершенно измученные, они были измождены даже больше, чем мы. Чтобы везти их дальше, немцы ожидали какой-то транспорт.

Через несколько дней пути выдали по буханке хлеба каждому. Не в силах сдержаться, я, как и мой напарник, Миша, с которым мы шли все время вместе, съели хлеб в один присест, впервые за много дней почувствовав ощущение сытости. Но его хватило ненадолго…

Шли дальше от сарая к сараю, рассчитывая только на подножный корм.

Однажды сарай, в котором нас разместили, оказался по соседству с загоном для овец. В течение ночи несколько овец были растерзаны, мясо жрали сырым, набили, сколько можно, в вещмешки. Сырое мясо не жуется, его валяешь во рту, глотая выделившуюся слюну, пропитанную мясным соком, и неразжеванными оторванные куски. Немцы наутро не стали за это никого наказывать, считая, вероятно, что подкормившиеся таким образом их подопечные дальше пойдут живее.

При крайне малом количестве грубой пищи кишечник реагировал сокращением позывов к дефекации. По три-четыре дня не ощущая потребности в естественных надобностях, почти всех стал мучить тяжелейший запор. Несмотря на мучительные потуги, окаменевший конец застревал в проходе и не давал завершиться действию. Приходилось прибегать к искусственному расковыриванию. У меня была самодельная алюминиевая ложка, изготовленная еще в Коврове из расплавленного куска алюминиевого кабеля, по форме напоминавшая деревянную, с круглой, слегка заостренной на конце ручкой. Нащупав анальное отверстие, я концом ручки ложки расковыривал закаменевший кусок фекалия и с мучительными потугами выдавливал его с кровью, жестоко травмируя проход. В течение 15–20 лет после войны меня мучили приступы жестокого геморроя. Некоторые из нас пользовались в этих случаях помощью товарищей, помогая друг другу.

Колонна постепенно уменьшалась: кто-то остался лежать и был расстрелян, кому-то удалось сбежать. Были бы силы, это можно было бы сделать легко. Утомившиеся немцы не в состоянии были обеспечить надежную охрану.

Не знаю, когда было легче: ночью, замерзая от холода и трясясь в ознобе, пытаясь растирать замерзающие ноги, обернутые в тряпки из ткани, сотканной из бумажных нитей, или днем — шатаясь от усталости, бессилия и одуряющего чувства голода.