Я иду искать - Ольга Николаева

Вадим молча смотрел на него, прислонившись к холодной стене. Чувствуя, как такой же холод разливается у него внутри.

— Он пытался уничтожить Сергея, послужив его проводником в мир мёртвых — так же, как Антон вывел тебя, только наоборот — не вывести, а увести. И тем самым разрушить собственное тело. А потом вернуться — в твоё. Потому он хотел заполучить тебя, когда Сергей не дал его подручным увезти тебя насильно, потому он так тебя бережёт. Ты — его шанс на существование. А я — просто мешаюсь под ногами. Досадная помеха, от которой он жаждет избавиться.

— Господи…

Максим поднялся.

— Ладно, идём… Вадим, тебя не так легко сломать, да и от меня не так просто избавиться. Пока ему не удалость ни то, ни другое, так что не будем сами облегчать ему задачу.

Сергей ждал их в номере, сидя на подоконнике открытого окна. Ему и впрямь удалось переодеться и даже побывать в душе, ветерок шевелил ещё влажные волосы, на виске, естественно, уже не было никакого шрама. Изящный кожаный пиджак, простреленный в нескольких местах, теперь сменила простая куртка из кожзаменителя, правда, тоже чёрная. Вообще, из прежних вещей у него осталась лишь витая цепочка на шее, за которую Вадим невольно зацепился взглядом. Заметив это, Сергей засмеялся, так, что тот даже немного смутился.

— Макс поначалу тоже косился на эту цепочку. Она действительно серебряная.

— Вампиры не боятся серебра? — спросил Вадим и тут же рассердился на себя, поняв, насколько смешным выглядит его вопрос.

— А что его бояться? Я не знаю, откуда это пошло — верить в необычность серебра. Наверное, дело во всяких его свойствах… я не разбираюсь в этом. Знаю просто, что его используют в церкви, воду освящают серебряным крестом, или ещё что-то в этом роде. Ну, Вадим, я не специалист! Может, какие-то бактерии от него и гибнут, если я ничего не путаю. Но я же не бактерия.

— Так что, про вампиров сказки — вообще всё?

— Ну… даже не знаю. Я не сплю в гробу, не превращаюсь в летучую мышь, не боюсь распятия, могу спокойно зайти в церковь…

— Чеснока тоже не боитесь?

— Чеснока? Знаешь, здесь твои сказки не то, чтобы врут, но сильно преувеличивают. Я не люблю резких запахов, вообще любых. У меня очень тонкое обоняние. Так что если ты положишь в карман чеснок, я могу обидеться.

— А сказка про Колесницу смерти — это ведь не просто сказка, да? Потому что ваша машина…

Сергей удивлённо поднял брови и тут же негромко рассмеялся.

— Это действительно не просто сказка, но, знаешь, Вадим, мне подобной аналогии в голову не приходило! Всё-таки, что касается моей машины, то это не совсем так… да и не моя она, если разобраться.

— Не ваша?

— Ну, я имею в виду, что не занимаюсь подобными покупками. Когда мне понадобится машина, я просто голосую где-нибудь на дороге, и…

— Продолжать не обязательно, — вмешался Максим. — Мы поняли.

— Сергей, вы сказали про бактерии…

— А что бактерии?

— Ну, бактерии там, микробы… Вы подходили к тем, заражённым.

— А, вот ты о чём! Да, подходил, даже больше — когда я обнаружил их машину на шоссе, я сел за руль и спустил её с обрыва, чтобы она меньше бросалась в глаза. Эти двое были уже мертвы. — В последней фразе Вадиму послышалось сожаление и он невольно поёжился, как от холода. Только волна этого холода поднялась у него в груди. Сергею всё равно, он бы выпил кровь даже у умирающих от страшной болезни, даже у разлагающихся на его глазах.

— И вы…

— Вадим, микробы и иже с ними — это тоже форма жизни, или что-то в этом роде. На мне подобное не существует ни секунды.

— Значит, чуму принесли не вы?

— Что?

— Вадим, ты хочешь сказать, что это была одна и та же эпидемия? — вмешался до этого молча куривший на кровати Максим.

— Эпидемия была одна и та же, — произнёс Сергей, — Я не покидал эти края. Дело в другом — что, если мы впрямь сталкивались с тем человеком в то время? Но я не понимаю. Его ненависть ко мне оказалась сильнее смерти, она вырвала его из небытия, заставив отыскать меня даже за его гранью, а я… я не помню его! Как такое могло получиться?

— По-моему, есть только один способ узнать это, — тихо, но твёрдо сказал Вадим и посмотрел на Максима.

— Ты хочешь сказать… то, с чего мы начали? Гипноз? — Максим резко сел на кровати. — Вадим, ты уверен?

— Да. Верните меня к той часовне. Я уверен.

…Вадим стоял в подвале часовни, не в силах оторвать взгляд от того, что он видел. От того, ради чего находился здесь. Тело, конвульсивно бьющееся в луже крови, насквозь пропитанная ею разорванная на груди рубаха, сведённые судорогой пальцы, пытающиеся нащупать в ране окровавленный обрубок дерева. На застывших в немом крике губах лопаются пузырьки красноватый пены.

Пригвождённый к земляному полу вбитым в его грудь колом, вампир с усилием приподнял голову и Вадим впился взглядом в искажённые смесью боли, отчаяния и необузданной, звериной ярости черты — высокие скулы, тонкий нос с лёгкой горбинкой, слегка заострённый подбородок, кроваво-красная радужка широко открытых глаз…

В этот момент гримаса на лице вампира превратилась в торжествующе-хищный оскал, обнаживший длинные, острые клыки, вместо розовой пены из уголков рта по щекам поползли тёмные густые струйки. Он упёрся в землю локтями, нащупав наконец в кровавом месиве липкий, скользящий под пальцами кусок дерева и медленно потянул его вверх, с усилием вырывая из груди. Вадим в оцепенении смотрел, как кол всё больше и больше показывается из раны, как лопаются красные пузыри в том месте, где выходит воздух из пробитого лёгкого.

Вадим невольно отступил на шаг, натолкнувшись на кого-то спиной, и только в этот момент понял, что здесь находится ещё кто-то. Чья-то рука схватила его за локоть и кто-то потащил его вверх по крутым ступеням, прочь из этого места, но Вадим успел заметить, как вампир — окровавленный, со страшной раной в груди, — медленно поднимается на ноги…

И всё-таки это был человек. Не демон, не вырвавшаяся в мир частица ада, не всесильное зло, а человек. Человек, что-то преступивший, чего-то лишившийся, что-то поправший, но взамен обретший бессмертие. Бессмертие, мечта о котором кажется настолько неосуществимой, что загоняется в самую глубь души и из-за своей неосуществимости начинает вызывать стыд, постепенно из мечты превращаясь в страх. В страх и в ненависть к самой идее её воплощения, ненависть, в которой воедино сплетаются сила и бессилие, неверие и вера, смирение и отчаяние.

Он чувствовал ложь в окружавших его людях, готовых уничтожить вампира, но не готовых рисковать при этом собственной жизнью. Он чувствовал, как эта ложь отравляет их взгляды, превращает в фальшь всё, во что они пытались верить, чувствовал, как они прикрываются ею, словно щитом, в надежде спастись от самих себя, от той правды, которой он, единственный из всех, решился взглянуть в глаза. Правды, перед которой он не опустил взгляда и которая теперь насмехается над ним, как проститутка, на которую у него не хватает денег. Что толку от его смелости, от его честности, ведь одно дело понять, чего ты хочешь на самом деле, и совсем другое — добиться этого. И что толку от его готовности заплатить за обретение бессмертия любую цену, если неизвестно, кому платить…