У зла нет власти - Марина Дяченко

У человека в седле было непривычно яростное, жёсткое лицо. Короткая борода стояла дыбом, низко на лбу сидела корона. Летающий конь замедлил движение, и всадник протянул мне руку.

Глава 18

У зла нет власти

Мы приземлились на крепостной стене и сразу же спустились по каменной лестнице во двор — подальше от стрел Саранчи. Со всех сторон набежали стражники с факелами. Все казались радостными и суетливыми, их лица расплывались у меня перед глазами.

Гарольд шёл сам. Оберон догнал его, развернул к себе лицом, уставился в глаза; они были примерно одного роста. Гарольд слабо улыбался.

— Ранен? — отрывисто спросил Оберон.

— Лена помогла. Стакан вина, и я готов буду…

— Стой. Никуда ни шагу, пока я не скажу. Канцлер, накормите и напоите старшего королевского мага, — Оберон говорил суховато, очень официально. Я совсем не так представляла себе эту встречу.

Расталкивая стражников, к стене подбежал Уйма, схватил меня и сжал, так что кости затрещали:

— Ленка! Да ты же… Ленка!

— Ты меня задушишь, — я обняла его в ответ, сколько рук хватило. От людоеда пахло грозой, мокрыми шкурами и железом.

— Лена… — тихо сказал Оберон.

Уйма выпустил меня. Король развернул меня, как Гарольда, к себе лицом и уставился в глаза. Странный это был взгляд — напряжённый и очень цепкий.

Его глаза, серо-голубые, совсем потемнели. Губы сжались в линию: он был очень жёсткий. Очень чужой. И всё равно это был он. Наш король вернулся.

— Ранена?

— Нет.

— Что с рукой?

— Запястье…

— Сломала?

— Вроде бы.

— Где Швея?

— Я её… потеряла.

Он вскинул свой посох, смоляной, с навершием в виде древесного корня. Ощупал меня, будто сканером, от макушки до носков истрепавшихся кроссовок.

— Идём.

Снова взял меня за руку и куда-то повёл; всадники с факелами суетились, освещая дорогу, хоть оба мы видели в темноте.

Мы не дошли до его кабинета. Король привёл меня в обеденный зал для стражников, большое помещение, где валялся опрокинутый стол и горел огонь в очаге. Указал на деревянную скамейку:

— Становись.

Я сначала не поняла.

— Залезай на скамейку!

Я послушалась. Оберон говорил без раздражения, но ослушаться такого приказа было невозможно. Я знала, что король может быть суровым, но теперь…

На трясущихся ногах я забралась на скамейку. Оберон встал передо мной — теперь я была даже чуть выше его.

Он поднял ладони, будто собираясь поиграть в «ладушки». Я сделала то же самое, как в зеркале.

— Всё имеет две стороны, — мрачно сообщил Оберон. — Всё на свете.

И я увидела, как его лицо становится моим.

Меньше всего мне хотелось сейчас очутиться на изнанке.

Туман стоял очень высоко — мне по грудь. Вся комната подёрнута была изнаночными нитками, но я сразу разглядела главную — красную. Она опутывала Оберона, петлями захлёстывала его шею, будто хотела задушить.

Король небрежно взмахнул посохом — туман разошёлся, очистив пространство вокруг нас.

— Как долго ты пробыла на изнанке?

— Не помню.

— Час? Больше?

— Больше.

Он осторожно пробежался пальцами по оборванным и целым ниткам, висевшим у меня на груди, — будто я, шутки ради, намотала на себя обрывки цветной пряжи. Кивнул, будто с чем-то соглашаясь.

— Прошу тебя, просто стой здесь и ничего не делай. Положи посох. Не трогай его. Хорошо?

— Да, ваше величество, — я послушно оставила посох в углу.

Он снова кивнул, но не мне, а каким-то своим мыслям. Нащупал красную нитку у себя на шее. Поморщился, будто от боли или досады, и рванул нитку.

Послышался треск.

Оберон дёрнул ещё и ещё. Он отрывал от себя нить, как отрывают от древесного ствола лиану-паразита. Нитка извивалась как живая, и цвет её перетекал от алого — к чёрному.

Последним сильным рывком Оберон освободился. В руках у него оказалась чёрная, упругая, даже какая-то блестящая нить.

И вдруг заколебался туман по всей комнате.

За спиной короля, в нескольких шагах, соткалась из бесформенных клубов уже знакомая мне фигура. Дыры вместо глаз, струящееся туманом тело, огромный ухмыляющийся рот; Королева тумана явилась собственной персоной. И её появление сейчас, когда всё, казалось бы, должно закончиться хорошо, показалось мне чудовищной несправедливостью.

Я хотела крикнуть — «Сзади!». Я потянулась за посохом, забыв своё обещание, но Оберон опередил меня.

Секунду назад он стоял к Туманной Бабище спиной, накручивая чёрную нитку на кулак. А в следующий миг развернулся; чёрная нитка метнулась через зал, свистнула в полёте и захлестнула толстую серую шею Королевы Тумана.

— У зла нет власти, — сказал Оберон странно вибрирующим, металлическим голосом.

Он рванул нить на себя. Королева растеклась туманом, освободилась, тут же собралась снова — в другом углу зала. Оберон хлестнул чёрной нитью — она ударила, как тяжёлый бич.

— У зла нет власти, — он подхватил свой посох левой рукой. — Особенно на моей земле.

Туманная Бабища начала расти, как дрожжевое тесто. Голова её упёрлась в высокий закопчённый потолок. Глядя на неё снизу вверх, Оберон снова хлестнул чёрной ниткой — смоляная плеть вдруг сделалась страшно длинной, вытянулась на весь зал и рассекла туманную фигуру пополам.

Бабища зашипела, две её половинки слились снова, как два шарика ртути. Она выросла ещё, сгорбилась под потолком, а Оберон шёл на неё, сжимая плеть в правой руке и посох в левой. Волосы у него на голове поднялись, будто наэлектризованные.

— У зла нет власти!

Королева обрушилась на него всей своей мощью. Это было похоже на горный обвал, только вместо камней на Оберона посыпались плотные туманные глыбы. Они грохотали, как валуны, под их весом трескались каменные плиты. Я схватила свой посох, забыв о приказании.

— У зла нет власти! — Мой собственный голос прозвучал тонким хрипловатым эхом свирепого королевского рыка.

Откуда только силы взялись. Удар молнии вырвался из красно-зелёного навершия и расплющил туманное лицо Королевы, оно рассыпалось туманом и тут же возникло снова — прямо надо мной. На меня пахнуло затхлой влагой — и старым страхом. Эта бабища уже побеждала меня когда-то, она издевалась надо мной, она почти одолела меня…

Королева протянула холодные липкие руки, и сразу же одеревенело, сжалось моё горло. Туманная Бабища больше не играла в кошки-мышки — она торопливо душила меня. Я рванулась — бесполезно, я уже ни рук, ни ног не чуяла; вывалился посох, грохнулся на плиты, я поняла, что сейчас провалюсь в темноту…