Музыка сфер - Элизабет Редферн

Ротье, поникнув головой, ничего не ответил. Александр поколебался, затем поднялся на ноги.

— Думаю, мне лучше уйти, — сказал он неуверенно. — Я и так отнял у вас слишком много времени.

Но Ротье не шелохнулся. Александр указал на свои листы, устилающие стол.

— Оставить мои копии вам, доктор?

Ротье наконец медленно выпрямился, будто очнувшись от сна.

— Ваши расчеты, — сказал он. — Да, я позабочусь, чтобы Гай их получил.

Александр сам открыл дверь. Быстро спустился по лестнице в темноту тускло освещенной холборнской улицы и начал свой долгий путь домой.

XLVIII

Производил Я среди вас разрушение, как разрушит Бог Содом и Гоморру, и вы были выхвачены, как головни из огня, — и при всем том вы не обратились ко мне, говорит Господь.

Пока Александр брел по узкому Мильтон-лейн, он начал мало-помалу замечать непривычный запах едкого дыма, перекрывающий обычное зловоние кларкенуэллской пивоварни. Он подумал было, что это чадят печи для обжига кирпича по ту сторону лугов в Бэггниг-Уэлсе. Что их смрад донесся и сюда, хотя никакого ветра он не замечал, и воздух июльской ночи казался душным и недвижным.

Однако затем его мысли закружили без всякого смысла, будто корабельный компас от соседства с каким-либо неизвестным неблагородным металлом: он увидел, что в темноте по краю выгона толпятся люди, и их лица озаряет странный красноватый свет, который не был светом ни луны, ни звезд. Он проследил их взгляды в глубину маленького проулка и увидел яркие языки пламени, вырывающиеся из его дома, увидел клубы горького дыма, поднимающегося из обгорелых рам зияющих окон и над провалившейся крышей. Он увидел сидящую поблизости на земле старую Ханну в вонючих нижних юбках и рваные, набитые вещами сумки возле нее, услышал, как она стенает. Ее дочь, худая старая дева, металась взад и вперед в багряном зареве.

— Помогите нам! Бога ради, помогите нам!

Толпа переговаривалась — безликая, равнодушная. Ни у кого в глазах не было жалости. Да и с какой стати? Жизнь жестока и всегда была такой. Да, конечно, некоторые сердобольные души поискали возле их дома пожарный знак на случай, если дом застрахован в какой-нибудь компании, которую можно было бы предупредить, чтобы она выслала свои бочки и пожарников в кожаных касках с кишками и баграми в руках бороться с адским пламенем. Но деревянный оштукатуренный дом Александра не был застрахован, так что помочь могла бы только приходская пожарная машина.

Но никто не знал, где она. Кто-то сбегал в кларкенуэллскую караульню, но констебль, дежуривший неполный день, отсутствовал — на петушиных боях в Лонг-лейн. Наконец хмуро, будто признав, что за развлечение надо платить, зрители отыскали ведра, начали качать воду насосом на выгоне, выстроившись цепью, чтобы передавать полные ведра из рук в руки к останкам дома Александра. Делали они это ради того, чтобы помешать пожару перекинуться на их собственные жилища, являя крайне разжиженное добрососедское единение.

Тем временем Александр с опаленными жаром легкими, в одежде, непоправимо прожженной и обугленной искрами, летящими от горящих бревен, кинулся было к лестнице своего дома и только тогда понял, что ее там нет. Он задыхался, из его глаз текли слезы, пока в агонии отчаяния он взывал:

— Дэниэль! Дэниэль!

Он бросился в сторону от выгона по Иерусалимскому проулку в надежде, что Дэниэль мог укрыться у стены трактира. Его глаза по-прежнему саднило от дыма, но зарево тут было не таким ярким, а дверные проемы в узких дворах вокруг тонули во тьме столь же глубокой, как чернота, описанная Лапласом, когда он рассматривал возможность существования звезды столь огромной, что весь свой свет она втягивает обратно в себя. Да, такой ужас, такой символ полнейшего отрицания должен существовать, подумал он, разглядев кучку людей… — людей или исчадий ада? — именно в тот миг, когда расслышал придушенные стоны Дэниэля, доносящиеся из-за их спин.

Своим здоровым глазом, который теперь проклял, он увидел, что они распластали Дэниэла лицом вниз на перевернутой бочке из пивоварни, стянули его латаные штаны с бедер, и один, багровея от гнусной животности, зверски насилует мальчика. Дэниэль вырывался, но остальные держали его крепко и ухмылялись — их зубы белели в темноте.

Дэниэль рыдал: жестокая похоть насильника причиняла ему мучительную боль. Александр назвал его по имени и подбежал к нему, но другие, безликие, в лохмотьях (теперь их стало больше, так как кое-кто из зевак прорысил сюда позабавиться), обернулись, схватили Александра и больно прижали его руки к бокам. Он закричал, и ему в рот засунули сальную тряпку, так что он чуть не задохнулся. Однако глаза они ему не завязали. О нет! Уж они постарались, очень постарались, чтобы он видел все, свирепо задирая ему голову всякий раз, когда он пытался зажмуриться. Будто бесы, они шептали ему на ухо:

— Гляди, гляди, дуралей! Неужто не видишь, до чего шлюшонку это по вкусу!

За Дэниэля взялся еще один. Державшие Александра принялись заново гоготать над новыми мучениями мальчика и подтащили своего пленника поближе, чтобы ничего не упустить. По крайней мере это оказалось к лучшему: теперь они не помешали Александру закрыть глаза.

Он пытался не слушать, унестись мыслями далеко-далеко. Он вспоминал лучезарность Магеллановых Облаков и как ночь за ночью он наблюдал их, делая примерные замеры при помощи своей простой подзорной трубы, записывая свои наблюдения почти слепо, лишь бы оберечь рассудок на протяжении омерзительных мучений штилевого плавания по южным океанам, когда по палубам ползали слизистые твари, а фосфоресцирующие ночи нашептывали о зле, какого он не думал увидеть наяву, пока не произошло вот это.

Они бросили Дэниэля всего в синяках, почти без сознания. Погоготали над его измученным полунагим телом и швырнули его Александру. Нежная кожа мальчика была измазана их потом и грязью.

Александр заботливо прикрыл наготу Дэниэля и вымыл ему лицо водой из насоса на выгоне. Потом он сидел на ступеньке обугленного остова своего дома, держа Дэниэля в объятиях, утешая его тихими бессмысленными словами, а звезды свершали круговорот над их головами, а лунный полумесяц поднимался все выше над шпилем церкви Святого Иоанна. Он прикидывал, не насильники ли Дэниэля сначала подожгли его дом. Он ведь замечал косые взгляды, которые последнее время бросали на него соседи. Ощущал нарастающую недружелюбность тех, что прежде были добры к нему.

Теперь у него не было дома. Воющей Ханне позволили переночевать на соломе в каталажке караульни рядом с дочерью, но она, как и Александр, не спала. Он знал это, потому что ее причитания всю ночь напролет доносились до него сквозь зарешеченное оконце и поднимались к звездам, укоряя их.

Перед зарей взошла Венера впятеро более яркая, чем Сириус, но для того лишь, чтобы померкнуть с восходом Солнца, медленно поднимавшегося над пустырями на востоке от столицы. В жестком свете раннего земного утра к дому тихо подъехала карета с Ральфом на козлах.

— Мне велено отвезти вас к ним, — сказал Ральф. — Вы готовы?

— Да, — негромко ответил Александр, — я готов.

День был на исходе. Джонатан разносил еще одну партию колониальных отчетов по разным ведомствам Уайтхолла, но мысли его были далеки от бумаг, которые он доставлял, и мест, куда он их доставлял, поскольку менее часа назад он получил записку от тощего осведомителя Стимпсона: «У меня есть новости. Зайду к вам в шесть».

Прошло два дня с тех пор, как Стимпсон рассказал ему то, что сумел узнать про бывшего священника Норленда; два дня, в течение которых Джонатан вынуждал себя набраться терпения, так как Стимпсон имел доступ в места, теперь для него закрытые; Норленд, думал он, Норленд, расстриженный поп, развратитель… Конечно же, бывший священнослужитель не может быть убийцей, но кто еще остается? Джонатан, вспоминая странные слова, сказанные Розе напавшим на нее, попытался узнать о Вильяме Блейке побольше и выяснил, что поэт не терпел официальные религии и ненавидел священнослужителей. Не такое ли чувство испытывает опозоренный бывший священник? Джонатан отыскал произведение, про которое говорил ему Морроу, и нашел еще одну строку, которую не смог забыть:

«Тюрьмы построены из камней Закона; бордели из кирпичей религии».

И пока он ждал Стимпсона, его напряжение перешло почти в тошноту.

Было уже почти четыре. Он медленно шел назад в сторону Министерства финансов. Все пакеты он разнес, а до встречи оставалось еще два часа, и тут его окликнули по имени. Он обернулся и увидел Абрахема Лакита, небрежно, с руками, засунутыми в карманы, подпирающего стену. Джонатан не видел его уже почти три недели.