Я и ты - Ольга Приходченко

Своих детей у Млинарисов не было, Бог не дал, и по тому, как они быстро воспылали к нам с мужем особой любовью и нежностью, мы поняли: мы для них дети, а когда появилась Настенька, Софья Захаровна и Давид Осипович почувствовали себя бабушкой и дедушкой. Софья Захаровна перехватывала меня, когда я возвращалась с работы: «Олечка, вы к нам сегодня зайдете? Обязательно заходите, ждем. Утесов обещал заглянуть». Утесов приходил с гитарой, сначала они с другом Додиком травили всякие байки и анекдоты (эх, почему я не записывала их), потом Леонид Осипович пел. Одесские мотивы, подчас блатные, доминировали. Я специально готовила к его приходу фаршированную рыбу. Леонид Осипович ел ее с удовольствием, приправляя красным хреном.

– Оленька, кто вас научил? Можно я поцелую вашу ручку, мама моя так готовила, – приговаривал он, вводя меня в краску. Потом, насладившись, тут же на кухне, откинувшись к стене, снова продолжал петь об Одессе, как мне казалось, лично для меня, и игриво при этом поглядывал.

– Хватит, Ледя, езжай домой, уже поздно, – прерывал импровизированный концерт Давид Осипович. Кто-то из племянников за Утесовым заезжал и увозил домой в Каретный ряд.

У меня не очень память на анекдоты, но несколько запомнила.

– Две женщины за угловым столиком в ресторане потягивают коньячок и о чем-то беседуют, – голос Давида Осиповича дребезжит, как гитарная струна. – Вдруг одна другой говорит, Софочка, заткни уши: «Погляди налево на тех старых бл…ей. Неужели и мы такими будем?» – «Ты что, дура? Это же зеркало!..»

Все заразительно смеются. Лицо Софьи Захаровны заливается возмущением, она недовольно покачивает головой и шлепает по мягкому месту своего Млинариса:

– Ольгу бы постеснялись, старые пошляки. Что она о вас подумает? – А затем неожиданно сама включается в эту «травлю»: – Зять возвращается с работы и, не раздеваясь, от двери кричит: «Дорогая теща, вы дома? Радуйтесь, я достал вам плиту». – «Электрическую или газовую?» – «Мраморную!»

Еще один, тоже, наверное, с «бородой». «Рабинович, вам что, нравятся женщины, которые даже яичницу не могут пожарить?» – «Вы с ума сошли, конечно, нет, у меня у самого дома такая». – «Тогда какого черта вы пристаете к моей жене?» В другом тот же Рабинович на вопрос, кем заселена Одесса, отвечает: «По десять процентов русских и украинцев, остальные восемьдесят – местное население».

И вот этот тоже отчего-то засел в голове: «Слышу, кто-то ходит в шкафу». – «И что?» – «Открываю – а там вещи из моды выходят…»

Часто навещал соседей и Эдуард Кандель, нейрохирург с мировым именем. Когда-то он жил рядом, в Большом Левшинском, за посольством Мексики. Софья Захаровна и его мама были близкими подругами. Бывало, только переступит порог, расцеловаться с хозяевами не успеет, как трезвонит телефон: машина у подъезда, быстро в аэропорт, летите в Нью-Йорк или Лондон, человек между жизнью и смертью, срочно требуется операция. Иногда человек этот оказывался среди первых лиц страны. Сколько людей Кандель спас, удаляя опухоли из мозга своими золотыми руками, а сам не спасся от рака.

Он был действительным членом многих зарубежных академий, но только не нашей, каждый раз перебор черных шаров – злополучный и проклятый пятый пункт и зависть…

Друзья Млинарисов, в основном пожилые люди, стали и нашими близкими. Каждый год компания, к сожалению, ужималась, но оставшиеся, порой из последних сил, приходили на еженедельные посиделки, обычно по субботам – посудачить, обменяться новостями, но без перемывания косточек и всяких сплетен. Стук в стенку означал, что все на месте, можем заходить. Собирались обычно, как англичане на свое традиционное чаепитие «five o’clock», к пяти часам вечера. Первым делом усаживались на кухне вокруг стола. Сервировали его тем, что каждый приносил. Долго с чаепитием не затягивали, всем хотелось поскорее поиграть в реми, обязательно со ставкой на кону, пусть и копеечной. Французская игра эта весьма завлекательна, и она настолько затягивала, что порой милые ласковые старушенции затевали такой спор, страсти так накалялись, что только вмешательство Давида Осиповича (сам он в игре не участвовал, наблюдал со стороны) разнимало их.

Заводилой чаще всего была Тамара Григорьевна Лобова – известный кинооператор («Свинарку и пастуха» или «Стрекозу» помните?), профессор ВГИКа, дважды лауреат Сталинской премии, супруга Анатолия Дмитриевича Головни, классика нашего кино. Легкая, стройная, быстрая на подъем, она в любую погоду, в сильный ли мороз, снегопад или ливень, прилетала, будто на крыльях, на своих высоченных каблуках-шпильках из «высотки», что у Красных ворот, где жила. Как можно было поверить, что ей давно перевалило за восемьдесят и уже недалек другой рубеж – девяносто. Ни одна дальняя турпоездка по линии Союза кинематографистов не обходилась без участия Лобовой. Всюду побывала, разве что на Эверест не взбиралась на своих шпильках… Одних индийских ее впечатлений хватило на несколько лет воспоминаний.

Куда ближе было идти другой давней подружке моих соседей, Татьяне Бобровой. Она тоже жила рядышком, в пяти минутах, в Гагаринском переулке, тогда – улица Рылеева. Татьяна Петровна с ее красивым бархатистым тембром голоса совмещала в себе талант диктора и прекрасной ведущей. Залы Чайковского и консерватории были ее концертной площадкой. Дополняла компанию чуть сгорбленная пожилая женщина. Все звали ее без отчества, только по имени – Зоя. Татьяна Петровна, завидев ее, всегда по-босяцки восклицала: «О, пришла Зоя. А ну колись, кому давала стоя?» Особых талантов и заслуг за ней не значились, Зоя просто была женой некогда хозяина крупного банка на Арбате, перешедшего при красных на сторону большевиков, и посему семья их уцелела, смилостивилась власть, специальный указ Ленина на сей счет был. У нее с тех времен сохранилась квартира в Калошином переулке, что тянется от Сивцева Вражка и выходит прямо на театр Вахтангова. На этом месте почему-то всегда была непролазная грязь, без галош не обойтись, вот и назвали так. Квартира была обставлена дорогой мебелью времен Александра Третьего, и еще много чего в ней было.

Собравшаяся компания за игрой в реми освещалась блестками от каменьев на кольцах Зои. Софья Захаровна после окончания вечера просила меня проводить женщину домой. Все свои украшения она снимала и складывала в мешочек, который вместе с ключом от дома прятала в растоптанные допотопные ботинки. Ее старомодная каракулевая шубка и потертый берет из соболя скорее делали ее похожей на полунищенку и вряд ли могли вызвать у какого-нибудь воришки или разбойника интерес. И в ридикюле ничего кроме остатков еды для кошки не было. Разговоры подружек о том, что Зоя была хороша собой в молодости и наводила еще тот шорох на мужчин, вызывали у меня только улыбку. И одновременно жалость. От безысходной тоски и одиночества она могла раз десять на день позвонить Софье Захаровне. Та терпеливо выслушивала все, что говорила Зоя, почти всегда одно и то же, что сильно раздражало Давида Осиповича. К ним никто не мог дозвониться, и он сам вынужден был ждать, даже если надо было с кем-то срочно связаться.

Но зато Зоя очень много знала о местных достопримечательностях, целый кладезь знаний. Мы гуляли по опустевшим к позднему вечеру переулочкам Арбата, и я слушала ее увлекательные рассказы, где кто родился, жил, чем известен. На выходе из подъезда нашего дома она первым делом цеплялась мертвой хваткой за мою руку, и с этой минуты ее рот не закрывался ни на мгновенье. Прежде всего она тактично советовала мне поработать над моей речью. Не брать дурной пример с моих соседей одесситов.

– Олечка, вы бы смеялись, если бы услышали, как в молодости картавила Софья Захаровна. Ужас! Над ней потешался весь московский бомонд. Я не выдержала, сама предложила ей врача-логопеда – и результат налицо. Культурная грамотная речь. Как она поначалу упиралась, ну как баран. Я сообразила, как ее переубедить. Ей в то время нравился сам… Ну, ладно, история умалчивает, я вам самую суть расскажу.

Мимо нас пролетела редкостная машина. Наверное, от испуга Зоя еще сильнее обхватила мою руку. Какое-то время мы шли молча; Зоя, очевидно, собиралась с мыслями или просеивала, что можно говорить, а что утаить.

– Софочка в молодости была очень хорошенькая, аппетитная одесситка, как вы. У вас там вообще на юге цветущие дамы, не то что мы здесь, из-за климата все как бледные поганки. Так вот, я того человека уговорила, чтобы он высказал свое «фэ» по поводу ее речи. Он согласился и предложил ей своеобразную игру: встречаемся, но ведем себя как глухонемые. Безмолвие длилось полгода, и все это время Софочка бегала к логопеду. Что потом? Не знаю причину, вроде чересчур педант, он ей надоел, и она этого жениха послала куда подальше таким правильным выговором, что у того челюсть отвисла. Да что там – чуть не выпала…

Мы дружно расхохотались. Знала бы Зоя, каково мне с моим одесским прононсом, муж каждое утро смеялся: «О, говорыт Кыив проснулся».