Фауст. Сети сатаны - Пётч Оливер

– И… что вы с ней сделали? – спросил Иоганн.

– Ну а что я мог сделать? – Кольшрайбер откинулся на спинку и скрестил жирные руки на груди. – Сначала хотел отдать ее в руки правосудия. Кому нужна ведьма в доме? И сам вмиг под подозрением окажешься. Но потом я подумал и отослал ее в Нойбург.

– В Нойбург?

– Ну, монастырь бенедиктинок. Там ей и суждено до конца дней отирать колени да горбиться перед алтарем. И поделом! Бенедиктинки в Нойбурге слывут особенно строгими. Приданое я, конечно, оставил за собой. – Он злорадно рассмеялся. – Буду пропивать его, пока не найду новую жену. Но на этот раз я не дам обвести себя вокруг пальца. Уже дважды меня провели! Сначала первая не могла родить мне ребенка, а потом эта ведьма… Будь прокляты женщины! Эй, ты куда?

Иоганн резко поднялся. Хмель как рукой сняло. Оставаться здесь было выше его сил. Еще минута, и он бы разбил кувшин об голову этого гнусного типа.

– Мне нужно возвращаться, – бросил он. – Допивайте вино.

– Ну, мне дважды повторять не надо. – Кольшрайбер уставился на Иоганна своими мелкими глазками. – Что-то мне в тебе не нравится парень. Ощущение, будто ты что-то такое натворил… Так ведь?

Юноша, не проронив ни слова, двинулся прочь, а Кольшрайбер наполнил новый стакан.

Ослепший от горя, Иоганн шагал к выходу. Ему хотелось поскорее убраться отсюда, он даже не стал оборачиваться в поисках Валентина. Когда до двери оставалось несколько шагов, дорогу ему перегородил Альтмайер. Все это время он держался со своими дружками в стороне, но теперь почуял свой шанс.

– Эй, ты куда это так спешишь? – спросил скрипучим голосом верзила. – Уж не украл ли чего…

Договорить он не успел – Иоганн без предупреждения всадил кулак ему в лицо. Он вложил в удар всю кипевшую в нем ярость. Альтмайер рухнул как подкошенный, его приятели прянули в стороны. Что-то подсказывало им, что к нему сейчас лучше не приближаться. Чем-то необъяснимо зловещим сверкали его глаза, как у дикого зверя.

– Ты об этом пожалеешь! – выл Альтмайер, держась за нос, и кровь заливала пол. – Пожалеешь, заносчивый ты ублюдок!

Но Иоганн его даже не слышал. Он шагнул за дверь. В лицо ему дул прохладный ветер, но и это не могло остудить его ярость и скорбь. Маргарита была так близко – и в то же время бесконечно далеко… Она стала недосягаемой для него.

Послушница в монастыре.

Два дня Иоганн провел словно в оцепенении. Сославшись на болезнь, он лежал в своей кровати и неподвижно смотрел в потолок. Даже Валентин не мог до него достучаться. Время от времени друг приносил ему хлеб, тарелку супа и немного разбавленного вина. Иоганн выпивал вино, а еда оставалась нетронутой. Сколько ни просил Валентин рассказать, что случилось, Иоганн хранил молчание.

Для него весь мир погрузился во тьму, и не было в нем ни единого проблеска надежды. С тех пор как он принял решение разыскать Маргариту, эта цель придавала ему сил, заставляла идти вперед. И вот теперь Маргарита нашлась, но она была для него недосягаема. И он не сможет даже узнать, как она там. Нойбург находился всего в часе пути от Гейдельберга, но постороннему человеку нечего было и думать о том, чтобы увидеться с послушницей. Обитательницы монастыря общались только между собой и покидали обитель лишь в исключительных случаях. В особенности это касалось тех заблудших душ, которых отослали туда мужья или отцы. Только они могли изредка видеть их, и больше никто.

И больше никто…

Но в какой-то миг темную пелену скорби прорезал яркий луч. Иоганн резко сел в постели и пододвинул к себе тарелку с супом. Внезапно он ощутил зверский голод. До сих пор его разум пребывал словно в заточении, и вот наконец-то юноша увидел выход…

У него начал созревать план.

Утром третьего дня Иоганн сообщил магистру Партшнайдеру, что ему стало лучше. Он взял папку с листками и перьями для письма и вышел, словно собирался на лекцию. При этом проследил за тем, чтобы Валентин не прознал о его вылазке. Иоганн еще не укрепился в своем намерении и опасался, что друг сумеет его отговорить. Он повернул к северу – там, недалеко от университетской капеллы, у причала были привязаны несколько лодок. Юноша позаимствовал у какого-то рыбака барку и поплыл вверх по течению. Стояла первая неделя сентября, и Неккар пока нес свои воды неспешно. С севера и с юга высились холмы Хайлигенберг и Королевский трон, главные возвышенности Гейдельберга, между которыми и ютился этот славный городок. По обоим берегам тянулись виноградники. Крестьяне с корзинами трудились в поте лица, собирая первый урожай. Где-то там, наверное, хлопотал и Якоб Кольшрайбер, муж Маргариты, – если не отсыпался с похмелья где-нибудь в зарослях. Иоганн почувствовал, как внутри него закипает злоба. Он стиснул зубы и усерднее заработал веслами.

Река делала изгиб, и вскоре город пропал из виду. Неккар все глубже вгрызался в Оденвальд, покрытый лесами горный массив, на склонах которого раскинулся Гейдельберг. Спустя некоторое время на левом берегу показался монастырь. Он расположился среди лугов на возвышенности, и у его подножия лежала небольшая деревушка с мельницей. От причала к громаде монастыря вела узкая, обсаженная липами дорожка. Иоганн привязал лодку и стал подниматься по склону: при этом он едва сдерживался, готовый пуститься бегом. Где-то там, за этими стенами, жила Маргарита! Юноша неспешным шагом приблизился к стенам. Монастырь Нойбург состоял из церкви, горстки хозяйственных построек и самой обители, обнесенной высокими стенами. За ними до самого леса тянулись виноградники.

Держась на почтительном расстоянии, Иоганн обошел обитель. При этом он внимательно присматривался к окнам, пытаясь угадать, за которыми из них располагались опочивальни. С восточной стороны, где стена проходила вплотную к обители, стояло массивное сооружение. В окнах второго этажа Иоганн заметил какое-то движение. По всей видимости, это был парлаторий, единственное место, где монахиням дозволялось вести беседы.

Юноша кивнул, исполненный решимости, – это было самое подходящее место. Он отошел в сторону, достал из сумки чернильницу, перо и бумагу, разложился на разрушенном участке стены и написал письмо, содержание которого продумал заранее. Когда письмо было готово, аккуратно проткнул иглой нужные буквы. Затем сложил листок и запечатал, приложив к воску венецианскую монету со старинным гербом. Монахиням эта печать вряд ли что-то скажет. Иоганн надеялся лишь произвести нужное впечатление. Он привел в порядок одежду, пригладил волосы и с письмом в руках направился к воротам монастыря.

Ему пришлось трижды звонить в колокольчик, но в конце концов на уровне глаз приоткрылось небольшое окошко. В проеме показалось морщинистое лицо. То была старая монахиня в черном чепце, какие предписывалось носить бенедиктинкам.

– Благослови тебя Господь, – протянула она скрипучим голосом. – Что тебе нужно?

– Я должен передать письмо, – ответил Иоганн и поднял сложенный листок так, чтобы монахиня могла видеть.

Старуха близоруко прищурилась.

– Письмо, значит… И для кого же?

Иоганн сделал вид, будто вспоминает имя.

– Эмм… для некой Маргариты…

– Все сестры оставляют мирское имя за монастырскими стенами, болван, – проворчала монахиня. – Или ты не знал? Сестры Маргариты у нас нет.

Иоганн почесал нос.

– Тогда… я даже не знаю…

– От кого письмо?

– Наверное, от ее мужа; его имя Якоб Кольшрайбер.

Сморщенное лицо монахини просияло.

– Ах, от мастера Кольшрайбера! Ну, так бы сразу и сказал. Я-то думала, старый скряга и слышать о своей супруге не желает… К тому же он задолжал с уплатой. – Она протянула руку. – Давай сюда письмо. Я лично передам сестре Агате.

– Сестре Агате?

Монахиня вздохнула.

– Такое имя теперь носит супруга Кольшрайбера. Святая Агата уберегла невинность, хоть враги и поместили ее в блудилище, а после отсекли груди. И девица, которая прежде звалась Маргаритой, посвятила свою невинность Господу, как и все мы.