Мрачные сказки - Ши Эрншоу

– Может быть, виной всему ветрянка? – предполагаю я, глядя на Тео – моего мужа, человека, некогда носившего иное имя: Тревис Рен.

С нами обоими что-то случилось. Мы лишились воспоминаний, нашу память словно вычистили и заполнили другими воспоминаниями, не совсем нашими. И сейчас мы стоим на заднем крыльце. Два сонных, анемичных, отрешенных существа под бледным небом. Мне нужно было вырваться из равнодушных стен чужого фермерского дома, ощутить кожей прохладный воздух, услышать тихий шорох травы, радующейся рассвету.

– Возможно, мы из-за ветрянки все забыли, – продолжаю я. – Возможно, мы ею переболели. Возможно, мы все это время были ей больны, несколько лет.

Тео выходил за границы общины, бродил по дороге. Не мог ли он подцепить ветрянку и заразить меня? Гниль проникла нам в мозг, повредила его, вытравила нашу память.

– Я не считаю, что мы больны, тем более столько лет. Мы бы уже умерли.

Челюсть Тео ходит ходуном, пытается озвучить какую-то мысль, но та все время ускользает от него.

– Наверное, это я зарыла в саду книгу. И подвеску, – признаюсь я мужу.

Мне снова хочется прикоснуться к цепочке, провести по ней пальцами, почувствовать ее форму, но я воздерживаюсь. Это так странно – проводить параллели между той, какой я когда-то была, и той, какая я сейчас. Границы слишком размыты, чтобы это осмыслить.

Покачав головой, Тео отводит взгляд от восходящего солнца.

– Зачем? – спрашивает он. – Зачем тебе было их зарывать?

– Должно быть, я боялась.

Я почесываю пальцем внутреннюю сторону запястья. Лишь бы занять чем-то руки! Не позволять им дотрагиваться до цепочки!

– Я спрятала эти вещи… чтобы их никто, кроме меня, не нашел.

«Помни Мэгги», – гласила надпись, выведенная рукой. Я мысленно отматываю все назад. Воспоминания двоятся, зеркалят, и все они не цельные, зыбкие… Да, это я написала ту строчку в книге. Но послание не предназначалось для того, чтобы напомнить другим людям, что Мэгги была в Пасторали. Послание предназначалось для меня. Я спрятала книгу в саду, потому что знала, что лишь я смогу ее найти. Она была закопана довольно глубоко и в то же время близко к поверхности. И рано или поздно, выдергивая из земли сорняки, я должна была ее обнаружить.

Я хотела, чтобы книга с подвеской были найдены мной. «Помни Мэгги!» – написала я. Я завещала самой себе: не забывай, кто ты, кем ты была.

– Почему это с нами случилось? – поворачиваюсь я лицом к мужу; подбородок Тео поднимается к небу: горизонт затуманен дымкой, багряная заря еще не расцвечивает его.

Но глаза мужу не спрятать. И в них я вижу такую же неуверенность, какую ощущаю в своей груди.

В моей памяти два прошлых: детство, проведенное в Пасторали, переплетается с воспоминаниями извне. Стоит мне закрыть глаза и попытаться сфокусироваться на них, и я ощущаю море, пенящееся вокруг моих ног. А еще – соленый воздух в горле. Я чувствую вкус океана. А ведь он не должен быть мне знаком. Откуда у меня это воспоминание? Внутри нарастает тревожность.

– Ты Тревис Рен, – говорю я мужу прямо и громко; я хочу услышать себя, услышать это имя, от которого внутри все сжимается.

– Да, – спокойно и невозмутимо отвечает он.

– Что ты помнишь из прошлого?

– Немногое.

– Ты пришел в Пастораль, чтобы найти меня? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Почему?

Его лицо меняется: он хмурит в напряжении лоб, силится выудить из памяти какой-то момент. Но воспоминания сталкиваются и распадаются на бессвязные и разрозненные картины, как только мы пытаемся на них сосредоточиться. И улетают, как мухи, которых не удается поймать.

– Ты пропала на пять лет, – качает головой муж, словно сомневается в своих словах.

Пять лет… Прошло пять лет… Я пытаюсь осознать эту цифру, этот факт, включить его в пазл своих собственных воспоминаний, но он никак не вписывается в цепочку всех других моих воспоминаний, не коррелирует с ними.

– Меня наняли твои родители, – добавляет муж.

– Мои родители?

Я пытаюсь воскресить их образы в памяти. Тщетно…

– Я встречался с ними в их доме. В доме твоего детства.

Теперь отворачиваюсь я.

– Где это было?

Рассвет уже пробивается сквозь деревья, птицы начинают щебетать. Тео хмурится еще сильнее:

– Я не уверен… Извини, мне бы очень хотелось вспомнить.

Я понимающе киваю и стараюсь думать о том, другом доме за пределами Пасторали. О спальне, в которой я выросла. О месте, отличном от этого. Я вижу куклу с идеальными стеклянными глазами, сидящую у голубой музыкальной шкатулки для украшений, которая издавала красивую мелодию при открывании крышки, а потом сломалась. Но эта вспышка-картина исчезает так же быстро, как появилась.

Я вглядываюсь в глаза мужа, в их холодную голубизну.

– Почему тебя? – задаю я новый вопрос. – Почему они наняли тебя? Ты работал детективом?

Лоб мужа внезапно разглаживается, и на секунду я его не узнаю. Он становится тем, кем был прежде. Тревисом Реном.

– Нет, – отвечает мне он. – Но я мог разыскать пропавшего человека.

– Как?

Небо над нами просветляется, солнце поднимается над деревьями, но вереница дождевых туч, наползающих с севера, уже вытесняет со свода синеву.

– Я не знаю… Я видел людей… Я мог увидеть, что с ними случилось.

– Каким образом?

– Не помню. Возможно, я ошибаюсь.

Даже сейчас, когда он пытается углубиться в воспоминание, проработать его, оно распадается на отдельные элементы.

– У меня была твоя подвеска. С цифрой три. Ты обронила ее на дороге.

– На какой дороге?

Я сознаю, что подталкиваю его, заставляю напрягаться, заглядывать в самые отдаленные и потаенные уголки памяти. Но что-то внутри меня боится, что он очень скоротечен – этот проблеск правды, воспоминаний, которых у нас не должно больше быть. Если мы заразились ветрянкой, если мы больны и болезнь лишила нас отчасти рассудка, то этот момент просветления не может затянуться надолго. К полудню все вернется на круги своя: я снова буду Каллой, а он Тео, а цепочка и книга о Лисьем Хвосте останутся лишь ключами к загадке, которую мы никогда не разгадаем.

– На главной… на асфальтированной дороге. Там еще был старый полуобвалившийся сарай. И какой-то паренек сломал руку, спрыгнув с крыши дома, но тот дом давным-давно сгорел.

– Откуда тебе это известно? О мальчике, сломавшем руку? – бросаю искоса я взгляд на мужа.

Он смотрит на меня, но ничего не отвечает. Потому что не знает, не способен осмыслить собственные воспоминания. И теперь уже мой разум смущают коварные вопросы: насколько реально все то, что он помнит? Можем