Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не пора ли нам перекусить?
— Пора, — ответил Гашек и подал колбаски Панушке и Штепанеку. Пошарив в золе, писатель вынул картофелины и роздал их.
— Я только теперь раскусил тебя, Ярда, — сказал Панушка. — Ты — романтик. Я догадался бы взять с собой колбасу и еще кое-что, но никогда бы не подумал о картошке. А она — отличнейший деликатес на лоне природы.
— Старая привычка. В студенческие годы я много бродил по Австро-Венгрии, часто ночевал под открытым небом у костра и пек картошку. Немало бессонных ночей я провел у костров в России — там на протяжении всего моего пути от Буга до Байкала всегда находилось место для такого костра. Немало покурено махорки, выпито чаю и съедено печеной картошки. Бывало, сидишь у костра, печешь картошку, и пишешь срочную статью для красноармейской газеты.
— Ярда, как чувствует себя Шура? — спросил Панушка. — Она не соскучилась по России?
— Соскучилась. Сильно тоскует. С утра до ночи твердит: «Эх, съездить бы на часок в Уфу, посмотреть, как там живут наши». Я говорю ей: «Там хорошо. Нет ни одного паршивого легионера. Теперь они все здесь». Чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, пою ей шуточную русскую песенку про серенького козлика. Но это не помогает. Она подружилась с Анной Пономаревой, женой Коларжа. Как соберутся вместе, так поют печальную русскую песню о рябине. Для меня же Липница — настоящий рай. Здесь необыкновенная тишина, и я работаю гораздо усерднее, чем в России и Праге. Зауэр упрекает меня, что я посылаю ему «Швейка» небольшими кусками, но он не знает, какого это стоит труда. Я ежедневно пишу. У меня в голове уйма новых замыслов, а издатели осаждают меня своими предложениями. По-моему, они просто рехнулись: хотят, чтобы я писал по их заказам. Я — не машина. Делаю только то, что в человеческих силах. Издатель Адольф Сынек просит меня написать о легионерах и о жизни в России. Недавно у меня побывал Эмиль Лонген — ему нужна пьеса по книге Эгона Эрвина Киша «Путешествие парохода А. Ланна вокруг света». Лонген — негодяй. Он смеется надо мной, что я дружу с лесничим Бемом, ожирел, боюсь смерти, как черт ладана. Я никогда не видел в нем настоящего друга, но и не ожидал от него такой пакости со «Швейком». Он хотел обокрасть меня, поставил «Швейка» в пражской «Адрии» без моего согласия. Только после моего решительного вмешательства он частично возместил мне убыток. Дело доходит до анекдотов. На днях явился ко мне издатель и просил написать роман под названием «Как я стал большевиком». Он вручил мне аванс в тысячу крон. Писать я, конечно, не буду, но деньги мне сейчас кстати. А вчера какой-то субъект умолял написать поэмку о богородице — возлюбленной семи разбойников. Я спустил его с лестницы. Я не стану тратить ни одной минуты на такие пустяки. Не хочу, чтобы повсюду склоняли мое имя. Сейчас главное у меня — «Швейк».
— А когда ты собираешься его кончать?
— Не знаю. Это целая эпопея. С тех пор, как Штепанек стал моим писарем, работа пошла вдвое быстрее. Думаю, что весь «Швейк» будет готов в будущем году.
— А чем ты кончишь свой роман?
Гашек еще неясно представлял себе конец романа, но сказал:
— Думаю, что после войны Швейк вернется на родину: должен же он встретиться в шесть часов вечера после войны в трактире «У Чаши» с сапером Водичкой. Он будет страшно удивлен тем, что увидит дома. Вероятно, напишу еще две части. Я не позволю Швейку умереть даже в конце книги. Я совершил бы непростительную ошибку, если бы похоронил его. Нет, я никогда не примирюсь с его смертью.
— А какая судьба ждет подпоручика Дуба? — спросил Панушка.
— Вижу, он пришелся тебе по душе, — засмеялся Гашек. — Этот субъект получит все, чего он заслуживает. Дуб встретится с поваром Юрайдой в сортире, и тот, видя, что свидетелей нет, застрелит подпоручика. Дуб упадет головой в дыру и захлебнется в испражнениях. Устраивает тебя такой конец?
— Вполне! — ответил Панушка, вынул из папки листок и протянул его Гашеку. На листке был изображен Гашек, диктующий «Швейка» Штепанеку.
— Отлично! Теперь давай экслибрис, — произнес писатель, рассматривая набросок.
— Будет и экслибрис.
Гашек снял с проволочки последнюю колбаску, откусил кусочек и сморщился:
— Когда-то я создавал общество борьбы с укорачиванием сосисок. Создадим-ка общество борьбы за увеличение свинины в свиной колбасе! Во времена нашего обожаемого монарха колбаса была лучше, чем в республике. А какие праздники устраивались по случаю убоя свиней! Нарисуй-ка мне экслибрис со свиной головой на блюде — этакого свиного Иоанна Крестителя.
— Ты напрасно отказался от поэмы о богородице и семи разбойниках, — пошутил Панушка, набрасывая свиную голову. — У тебя она могла бы получиться.
Писатель взял листок бумаги и тоже стал рисовать. Штепанек заглянул через плечо писателя и хихикнул: Гашек нарисовал Панушку, а Панушка — экслибрис. Писатель повернулся к Штепанеку:
— Я не буду больше диктовать. Ты свободен до завтра.
Штепанек понял, что Гашек хочет побыть с Панушкой наедине, простился и ушел. Некоторое время друзья молчали. Панушка встал и начал собирать вещи.
— Домой? — спросил Гашек.
— Нет. Но писать больше не буду. Видишь, как изменилось освещение, да и ветер мешает.
— Ты знаешь, Ярда, я купил домик, — вдруг сказал Гашек. — Он не лучше развалин этого замка, и, как замок, переходил из рук в руки. Инженер составил мне смету ремонта и перестройки. Ремонт будет стоить почти столько же, сколько сам домик. Можешь ли ты мне дать денег? Я с тобой всегда рассчитываюсь вовремя.
Немного подумав, Панушка ответил:
— Хватит тебе десяти тысяч?
— Это половина суммы, необходимой для ремонта. Я должен спешить: зима не за горами, да и Шура недовольна, что мы живем в трактире. Это и дороже, и беспокойнее.
— Ну, и удивишь же ты своих пражских знакомых! Великий бродяга превращается в домовладельца и домоседа!
— Лонген, пожалуй, снова заработает, распуская обо мне всякие небылицы. Я достаточно насмотрелся, как вели себя наши люди до войны, в армии, в Киеве, в Москве, на Волге, в Сибири и теперь уже ничему не удивляюсь, только с грустью покачиваю головой, когда вижу, что делают самые толковые и умные из них. Тебе я признаюсь, чтобы заранее
