Арифметика любви - Зинаида Гиппиус

Катя вспыхнула, обиделась.

— О! вы — если и превратитесь опять в внезапного богача, мы с Таней сами вас не пожелаем. Такие внезапные перемены положений не внушают доверия.

— Мое положение никогда еще не изменялось.

Таня, понявшая намек, взглянула на подругу: какой же гангстер? Просто неудачник. Очень мил, а в сущности мало интересен. Но Марина была, кажется, другого мнения. И спросила, с суровой настойчивостью:

— Никогда не менялось? Даже немножко? А если, — вы говорили, — работу потеряете? Тогда уедете?

Билл взглянул на нее с ласковым удивлением.

— Это, ведь, не так важно. Где-нибудь найдется другое…

Через несколько дней в столовую «Соль», часа в 4, пришел молодой, элегантно одетый француз (такие сюда не захаживают). Окинув взглядом пустую в этот час залу, подошел к Любовь Ивановне, о чем-то говорившей с Таней, и вежливо спросил: не здесь ли бывает иностранец, м-р Вильям Кар… и когда? Ответила Таня (она сразу схватила восхищенный взгляд француза):

— О да, Monsieur, он всегда у нас обедает. Но если вы хотите встретить его, надо прийти позднее. Адрес? Но мы…

В эту минуту вошли Катя и Марина, каждая со стопкой чистых тарелок. Катя перебила подругу:

— Мы не знаем адреса, Monsieur. Мы и не спрашивали.

Когда француз, с любезными благодарностями, откланялся, Катя зашептала Тане: «Глупая! Зачем ты болтала? Ведь это же полицейский, — в штатском. Найдут у нас гангстера этого — неприятностей не оберешься. Ну, да теперь уж нечего. Может, и лучше, сразу освободимся от него. Нам только в стороне… клиент и клиент».

Любовь Ивановна ничего этого не слышала. Но Марина слышала.

В седьмом часу, едва стала прибывать ранняя публика, Марина незаметно выскользнула на улицу. В темненьком платьице с горошинами, в синем берете, она казалась совсем девочкой. Но лицо было не по-ребячески серьезно. Она тоже не знала, в какой меблирашке живет Билл: но знала, что на пути к ним он проходит через сквер на ближней площади. Сквер гадкий, пыльный, толкались кучки всякого народа в этот темнеющий час (август!). Марина села на грязную скамейку. Бу-Дет ждать здесь, — все равно, сколько времени, час, два, — только бы пе пропустить!

В серых сумерках, пронзенных кое-где желтыми точками огней, Сказалась знакомая фигура. Узнал тотчас: «М-11е Марина! Что вы тут Делаете?».

— Я для вас, — сказала она сухо. — Чтобы вы к нам не шли.

— Почему? — удивился он и сел рядом на скамейку.

— У нас был… Катя говорит — полицейский, en civil [83]. Спрашивал вас, Таня сказала, что вы будете в 8. Катя сначала ее бранила, — неприятность выйдет для ресторана, а потом говорит — ничего, и лучше, если его арестуют.

— Меня арестуют? — с интересом спросил Билл.

— Да, но я не хочу. Значит, не идите к нам.

— Хорошо. А почему вы не хотите? Что хотите, чтоб я сделал?

— Чтоб вы лучше убежали. Катя думает — вы гангстер, я не знаю, но если вообще что-нибудь, — и арест, — я не хочу. Пусть и гангстер — все равно не хочу.

С улыбкой в голосе, — лица его Марина не различала, — Билл сказал:

— Гангстер? Хорошо, Марина, я все сделаю, но вы мне скажите сначала: почему вы так… ни за что не хотите, чтоб со мной случилось… дурное, по-вашему?

— Я вас жалею, — твердо проговорила Марина. — Только по-французски «je vous plaindre» — не совсем то: по-русски тут не обидно, иное совсем. Вы не понимаете…

— Я пойму, если скажете, за что жалеете. Что я бедный? Что меня в тюрьму посадят?

— Ах, нет! Нет, — вскрикнула Марина. — Нельзя спрашивать, «за что» жалеется! За все вместе и ни за что. За то, что вы вот это говорите, вот так смеетесь, за то, что у вас этот шрам… За то, что вы — вы!

Он взял ее маленькие жесткие ручки и крепко их стиснул.

— Марина, а если я гангстер и без вас не согласен бежать, убежите вы со мною? Или, постойте, другое: если я просто рабочий, потерявший здесь заработок, уедете со мною? Выйдете за меня? Скажите… только правду!

— Я всегда говорю правду. Если первое, т. е. гангстер, или вроде, — да. Если второе — тоже да. Я все сделаю, чтоб с вами не было, чего не хочу.

Он быстро поднялся, не выпуская ее рук.

— Марина, я вам верю. Я тоже правду люблю. Ради нее… вы простите мне одну маленькую неправду? Нет, не ложь, нет… Вы потом узнаете. Скоро. Теперь идите домой.

Он еще раз сжал ее руки, повернулся и скоро исчез за чахлыми темными деревьями.

Прошла целая неделя. Американец как в воду канул. Но Таня все-таки испугалась, когда в пустую столовую, днем, вошел знакомый элегантный француз, и подал ей карточку, прося свидания с Madame Nevi-row. Если б Катя… но Кати как раз сегодня не было! Впрочем, испуг Тани сменился удивлением, когда она взглянула на карточку: там стояло имя G. Tinet, очень известного парижского журналиста.

Удивилась и Любовь Ивановна. Гостя попросила в «бюро» — так называлась крошечная задняя комнатка с окном на двор. Отрекомендовавшись, любезный гость начал:

— Я к вам послом от ближайшего моего друга. Его семья не находится в Европе, но он с ними уже снесся. Он просит руки вашей дочери. Посещая ежедневно ваш гостеприимный дом…

— Что? Кто? — прервала ошеломленная Любовь Ивановна, глядя во все глаза на улыбающегося француза.

— Он предвидел, что тут понадобятся некоторые объяснения, — продолжал гость. — М-р Карнеди (я его знаю много лет, мы вместе путешествовали) — сын очень известного американского финансиста. Такие счастливцы фортуны часто склонны ко всевозможным фантазиям. В последние годы у него явилась странная идея, что ни одна женщина не способна заинтересоваться им самим, помимо интереса к его… положению. Было тут, вероятно, и какое-нибудь разочарование сердечное… На леопардовой охоте получил шрам, который ничуть его не безобразит, по-моему, — но он такой упрямый чудак! Отсюда его фантазия «путешествия по душам», как он выразился. Изменив, конечно, свой аспект… гм… и положение. Я сам ничего долго не знал. Понятия не имел, где он производит свои опыты…

— Опыты! — возмутилась Любовь Ивановна. — Мы не для того работаем, чтобы переодетые люди здесь опыты производили…

— Простите, — улыбнулся француз. — Ведь это ж невиннейшая, романтическая фантазия. L'essentiel [84] — что прекрасный человек полюбил вашу дочь, она дала ему согласие-Любовь Ивановна поспешно встала и крикнула, отворив дверь:

«Марина! Поди сюда!». M-er Tinet почему-то думал, что войдет эта красавица, что она-то и есть Марина. Но вошла круглолицая, чернобровая девочка в белом переднике.

— Марина… Ты дала согласие… м-ру Карнеди? Отвечай! Марина, бледная, перевела глаза с гостя на мать. Выговорила: «да»

и опустилась на табуретку. Гость заговорил, сызнова начав свои длинные объяснения, восхваляя интересного друга, м-ра Карнеди. Марина Долго слушала, не понимая. «Он приедет сам вечером, — закончил Француз, — и тогда…».

— Нет! Нет! — неожиданно вскрикнула Марина, закрыла лицо руками и заплакала. — Я не хочу! Я думала… Я не думала… Нет, нет! Вон!

Mr. Tinet растерялся. Он ничего не понимал. Вбежавшая на крики Таня (она стояла у двери и слышала всю историю) не понимала эту «дурочку»: Таня и позавидовать не успела, а она кричит «не хочу».

Что-то понимала, о чем-то догадалась одна Любовь Ивановна. Обняла плачущую Марину, тихонько успокаивая, а гостю шепнула: «Pardon M-er c'est… nitchevo! [85] Передайте вашему другу — я его жду вечером. Мы поговорим. Ничего!».

Mr. Tinet раскланялся, особенно любезно улыбнулся Тане и вышел, — в некотором, однако, недоумении. Фантастические причуды этого доброго Билла забавны, хотя понятны мало; но совсем уж непонятна влюбленная «petite russe» [86], которая рыдает, узнав, что жених — сын богача, и кричит «не хочу». Да и мамаша, спокойно это принимающая, со своим «ничего». Загадочные азиато-славянские души!

Nitchevo. Quel sens donne-t-elles а се mot sinistre — nitchevo» [87].

ОТКРЫТИЕ

Мне три года.

Ну, может быть, немножко больше, может быть, около четырех. Но запомнилось — «три». Что это такое, я не очень знаю, да и «года» — тоже; но не забочусь: столько других вещей, уже знаемых, в этом новом для меня мире.

О нем я знаю, наиболее твердо, что он, во-первых, полон всякими маленькими неприятностями. С ними надо бороться тем, что большие называют «капризами». Например, когда мне чего-нибудь не дают, чего мне хочется, или не желают, чтобы я, Ниночка, делала, как я хочу. Тут сейчас же и нужны капризы, которые обыкновенно помогают. А, во-вторых, я знаю еще, что в мире повсюду «тайны». О них никто не говорит, и нельзя спрашивать: потому ли, что они все равно никому не известны, или по другой, тоже таинственной, причине, но нельзя. И мне это нравится, что нельзя. Пусть будут тайны.

Я не люблю детей. Когда слышу, что я «одна» у папы с мамой, я очень довольна. Мне, кажется, хотелось бы, чтобы на всем свете я была единственная маленькая девочка. Больших пусть будет сколько угодно. Около меня их много: кроме папы с мамой и бабушки в мезонине, всякие разные дяди и тети. Они — то есть, то их нет, то опять все есть. Главная же — няня Даша, которая всегда-всегда со мной, как я требую, и всегда делает, что я требую.