Мы идeм по Восточному Саяну - Григорий Федосеев

— Медведь!

По поляне, не торопясь, бежал черный зверь. Он неожиданно остановился, приподнялся на задних лапах, но вдруг рявкнул повелительно, зло. Из травы выскочило два медвежонка, они мигом взобрались на кедр и затаились между сучьями. Медведица решила, что малышам не грозит опасность, ленивыми прыжками скрылась в чаще.

Мы подошли к дереву, с опаской поглядывая по сторонам и держа ружья наготове. Два маленьких зверька, одинаково черных, с белыми галстуками через шею смотрели на нас с высоты. Они словно наросты прилипли к вершине. Вдруг позади словно рявкнул зверь, не на шутку испугав нас. Оказалось медведица незаметно подкралась к нам и уже готова была наказать нарушителей ее семейного покоя, но помешал ветерок. Он набросил на нее запах человека, и мы увидели, как она, рявкнув от страха, стала удирать, забыв на этот миг даже про малышей. Человек за свое существование так насолил всем зверям, что запах его вызывает инстинктивный страх даже у такого свирепого животного, как медведица, больше того, он способен парализовать в ней материнский инстинкт.

Медвежат мы не тронули.

К двенадцати часам караван достиг устья Верхней Белой. Мы должны были здесь задержаться, но не успели разбить лагерь, как навалился гнус. Его появилась такая масса, что даже лошади не отходили от дымокура.

Нам было известно, что территорию, расположенную севернее Кинзилюка, до Канского белогорья, еще не посещал человек. Бушующая река, мрачные ущелья, усеянные громадами скал, и остроглавые гребни, пересекающие белогорья, были серьезным предупреждением нашим дерзким намерениям проникнуть туда. Человек упорен в своих стремлениях познать природу, и чем сложнее его путь, тем сильнее желание.

Мы с Прокопием накинули на плечи рюкзаки с трехдневным запасом продовольствия и ушли в глубь ущелья Белой. Хотелось выйти на одну из главных вершин, побывать в верховьях реки и составить себе представление об этом интересном районе.

Под ногами вилась чуть заметная звериная тропа, указывая нам путь. Кедровая тайга, словно волнистое море, покрывала долину, убранную по склонам черными и красными скалами. Но лес карабкался выше, к обнаженным грядам прихотливых отрогов. А дальше, сквозь синеющую пелену изумительной линией вырисовывались гребни сурового Канского белогорья. Их изорванные вершины, то узкие, вытянутые к небу, то приземистые, словно сплющенные, были залиты отблеском скрывающегося за горизонтом солнца. Эти мертвые великаны теснили долину и делали ее при вечернем освещении еще более мрачной, еще более таинственной.

Когда остановились ночевать, над горами реял вечерний сумрак. У костра, под шатром густых крон было тепло и уютно.

Утреннее солнце застало нас в пути. Продолжать путешествие по дну долины было скучно и однообразно. Надо было выбраться на верх бокового отрога, где просторнее и шире горизонт. Там в это время на открытых местах держатся и звери. Случайно попалась тропа, по которой мы и направились. Она шла, обходя каменные нагромождения и круто взбираясь на террасы.

За правой террасой показалась широкая котловина. В ее глубине покоилось озеро изумительной красоты, какие часто встречаются на Восточном Саяне. Вытянутой формы, по направлению вытекающего ручья, оно заполнено светлобирюзовой водою. Дно устлано крупными камнями, дресвою да затонувшими деревьями. Спокойна недвижимая гладь, вечная тишина вокруг. Изредка пролетит пестрая бабочка и, коснувшись воды, всколыхнет водоем, да легкий ветерок, шурша, пробежит по озеру то рябью, то стрелою.

За озером резкой границей кончился лес. Широкое снежное поле, расположенное на северном склоне котловины, краем своим покрывало и дно. Мы еще не подошли к нему, как оттуда выскочили две взрослые самки марала. Они выбежали на первый пригорок и, остановившись, с явным любопытством осматривали нас. Мы же, будто не замечая их, продолжали подниматься по котловине. Тогда животные переместились на соседний пригорок, но не скрылись. Вытянув шеи и насторожив свои длинные уши, они следили за нами. Это-то их и выдавало. Мы знали, что где-то в береговых зарослях спрятаны телята. Такие котловины, расположенные под белогорьем, с зеленым кормом, снегом и зарослями кашкары, являются излюбленным местом для отела маралов.

Подойдя к снежному полю, мы увидели лежки зверей и множество паутов. Одни из них еле ползали по снегу, большинство же лежало на спинах, безнадежно махая лапками. Эти кровопийцы, приносящие летом столько мучений животным, совершенно не выдерживают холодного воздуха. Достаточно сокжою или маралу прибежать к снегу, как пауты теряют активность и в полуобморочном состоянии валятся на снег. Вот почему летом звери в Саянах живут в подгольцовой зоне хребтов. Там, помимо зеленого корма, всегда прохладно. Самцы же в жаркие дни, когда особенно свирепствует паут и мошка, пробираются даже в цирк к вечным снегам, куда совершенно не залетает гнус.

В тот день, вечером, мы выбрались на одну из вершин хребта, расположенного в междуречье Нижней и Верхней Белой. Перед нами открылась самая суровая часть Канского белогорья. Отсюда нам еще раз пришлось взглянуть на Кинзилюкский хребет, на Фигуристые белки, впервые увидеть Орзагайскую группу гольцов и еще раз прочувствовать всю дикую красоту гор Восточного Саяна. Несомненно, все, что лежит южнее Канского белогорья и прорезается реками Кинзилюком, Кизиром и их многочисленными притоками, является еще нетронутым уголком Сибири.

Нас окружали лужайки, еще более красочные, чем таежные елани. Они разбросаны всюду: между скал, россыпей, по седловинам. Высокотравные растения здесь встречаются редко, их сменяют истинные альпийцы. Они низкорослы, и чем выше, тем ярче и крупнее их цветы. Тут и яркофиолетовые огоньки с еще более крупными цветами, чем по субальпийскому лугу, белые зонтики ветрениц, темноголубые змееголовники, мытники. Между камней живописные лужайки фиалок, небольших приземистых растений, с необычно крупными желто-фиолетовыми цветами. Взор приковывают поляны луков, невысокие осочки да совсем крошечные ивки, едва достигающие нескольких сантиметров высоты.

Среди расщелин и даже в холодных, никогда не отогреваемых солнцем, местах растут рододендроновые. Они селятся под обломками скал, на россыпях, но непременно там, где есть хотя бы горсточка почвы.

В подгольцовой зоне хребтов находит себе приют кабарга; там живет бессчетное количество медведей, сокжоев и много маралов. Для них природа создала исключительно благоприятные условия. В течение всего лета, по мере таяния снегов, появляются на горах все новые и новые лужайки зеленой травы. Маралы идут за снегом и, питаясь сочными кормами, поднимаются все выше и выше. В августе их часто встречаешь в альпийской зоне. Помимо прекрасного корма, здесь минеральные источники, охотно посещаемые дикими животными.

В одном из левобережных ущелий Белой мы наткнулись на большое количество следов изюбров и сокжоев. Наше предположение, что этим ущельем звери пользуются, кочуя с вершины Агула к Белой, оказалось ошибочным. Диких животных привлекал тухлокислый источник, к которому нас и привели следы. Источник просачивался по щелям почти горизонтальной скалы. На ней мы увидели пять воронок, глубиною более дециметра, с тщательно отполированными стенками и доверху наполненных водою. Казалось, что кто-то нарочно выточил их, иначе — как могли образоваться в монолитной скале эти, совершенно одинаковые, чашки.

— Мне кажется, что это гнезда более мягких пород, когда-то вкрапленных в скалу и позже размытых водою, — сказал я Прокопию.

Тот двинул плечами и продолжал просматривать воронки.

— А знаешь, я думаю, — их вылизали маралы.

Я удивился.

— А вот присмотрись хорошенько, ведь чашки-то по размеру как раз соответствуют мордочке зверя, к тому же они образовались там, где больше поступает воды.

Может быть, Прокопий и был прав. Если тысячелетиями маралы пили воду из тех мест на скале, где ее можно было всасывать непрерывными глотками, то в этом случае, они, несомненно, могли губами «выточить» углубления. Такой вывод напрашивался еще и потому, что все чашечки были поразительно похожи одна на другую, будто делал их один мастер.

Пересекая одну из разложин правобережного хребта, мы были удивлены странной находкой. На тропе лежало множество маральего помета необычного, красноватого цвета. Шарики помета были такими гладкими, будто отполированными.

— Да ведь это чистейшая глина, — удивленно заметил Прокопий, рассматривая шарики.

Я не поверил. Попытался разломить шарик, но он оказался крепко сцементированным и действительно состоящим из красной глины, без какой-либо примеси растительного корма.

— Неужели марал ест глину? Вот чудо, никогда не слышал, — продолжал Прокопий.

Пошли дальше тропою, рассчитывая, что она поможет нам найти разгадку. Километра через два к ней присоединилась еще одна тропа, которая и привела нас к подножью тупого отрога. На его склоне мы увидели красную полоску обнаженной глины. Это были солонцы. К ним со всех сторон тянулись тропы. Сама же глина была изрыта лунками. На пыльной земле мы видели совсем свежий отпечаток копыт маралов. Видимо, глина в своем составе содержала соль, что и привлекло животных.