Мы идeм по Восточному Саяну - Григорий Федосеев

К ИСТОКАМ ПРЯМОГО КАЗЫРА

Было раннее утро, когда мы покинули лагерь. Где-то за уступами гор торжественно поднималось солнце. Серебрились суровые вершины Кинзилюкского хребта, но в цирках еще копился мрак и на дне ущелья лежал затяжной утренний туман. Лохматые кедры, цветистые травы, сырые от росы камни — все дышало свежестью убежавшей ночи. Ни комара, ни мошки. Хорошо здесь ранним утром в часы общего примирения.

За поляной звериная тропа раздвоилась. Мы поехали правой, более торной. Она привела нас к броду через Кинзилюк и завиляла вдоль берега к вершине.

Наш караван состоял из пяти лошадей, две из них шли под вьюками. Шествие замыкал Черня, привязанный к седлу коня, на котором сидел Прокопий. Я ехал на своем любимце — Бурке. Нервно похрустывая удилами, конь просил повод. Тонкие упругие ноги месили влажную траву и вдрызг ломали скалы, отраженные в лужах. А уши непрерывно пряли, сторожко прислушиваясь к сумрачному лесу. Чуть шорох или посторонний звук, и он, вмиг встрепенувшись, шарахался в сторону или бросался вперед, увлекая за собой остальных лошадей.

Тропа, как и река, полукругом огибает крутые склоны Кинзилюкского хребта. Ущелье постепенно расширяется, светлеет, лес начинает редеть, уступая место полянам, с буйным высокотравьем. Впереди, в просветах кедров и берез, неожиданно блеснуло зеркало небольшого озера, с каменистым дном. Тропа перевела нас через реку, протекавшую здесь небольшим ручьем, и потянулась на юг к показавшемуся впереди перевалу.

— Тсс… — донесся до слуха предупреждающий шепот Лебедева, ехавшего следом за мною.

Я оглянулся и задержал коня. Слева на седловине хребта появился крупный бык-марал. Он подошел к снежному пятну и замер как бы в раздумье, не зная, куда идти. С высоты ему лучше были видны: долина, прикрытая теплой шубой лесов, распадки, украшенные альпийскими цветами, и кормистые мысы, простеганные кедровыми перелесками. Не замечая нас, он вдруг повернулся всем корпусом влево, постоял, пощипал траву и, не задерживаясь, направился по травянистому склону к вершине, куда пробирались и мы. Судя по его размашистым шагам, по тому, как высоко он нес свою голову, убранную зрелыми пантами, можно было предположить, что под ногами у него торная тропа. Если это так, то она идет из Орзагайской долины куда-то на юг, может быть, даже нашим направлением. Это открытие обрадовало нас. Мы тронулись дальше.

Справа, в глубоком разрезе скал, хорошо виден край цирка, подпирающий с востока Двуглавый пик с большим озером, описанным мною раньше. С его почти отвесной кромки вырывается бурлящим потоком ручей. Какое чудесное зрелище: вода, падая с огромной высоты, то скользит по отвесным скалам, то скачет затяжными прыжками по уступам, пока не достигнет россыпи у подножья хребта.

Мелкая, липкая мошка лезла в рот, уши, пробиралась под одежду, комары, несмотря на жару, присасывались к лицу, к рукам и своим монотонным жужжанием издевались над нами на расстоянии.

Скоро слева подошла тропа, на ней мы увидели следы только что прошедшего впереди марала-быка. Теперь не было сомнения в наличии прохода с Кинзилюка на Орзагай. Дальше от нас, вправо, стали отделяться мелкие тропки, и мы подъехали к реке, протекающей здесь узким потоком по дну глубокого русла. Сюда подходят несколько троп и с противоположной стороны Кинзилюка. Тут оказался источник с явным запахом сероводорода, с тухлой на вкус водою, которую охотно пьют маралы. Она вытекает из щелей наклонной к руслу левобережной скалы и имеет совсем незначительный дебит.

Караван, не задерживаясь, продолжал свой путь. Высокотравье сменила субальпийская растительность. По склонам Кинзилюкского хребта не зажившим рубцом виднелся след весеннего обвала. Внизу под ним скопился гармошкой снег, вперемежку с камнями, кустарником и черной землей, содранной обвалом со склона. Его обступила буйная трава, яркозеленая, цветистая. Странно было видеть зиму и лето вместе.

Мы уже проехали остатки лавины, как впереди галопом промелькнул небольшой медведь. Он так был чем-то озабочен, что даже не заметил нас. Зверь двумя прыжками пересек Кинзилюк, выскочил на снег и упал на него. Тут только мы догадались, что он спасается от гнуса. Лебедев свистнул, но зверю, видимо, было не до нас. В это время медведь почти голый, и каким бы он терпением ни обладал, мошка и комар допекают его, как говорится, до белого каления. Так мы и уехали, а медведь остался лежать, зарывшись в снег.

Под перевалом все тропы долины, как ручейки, сливаются в одну хорошо заметную звериную дорогу. Она идет далеко на юг к Казыру, а возможно и дальше, на хребет Эргак-Торгак-Тайга, к истокам Уды. По пути от нее откалывается множество тропок, убегающих по сложному рельефу на белогорья в глубину ущелий, в цирки, где звери любят в жару спасаться от гнуса. Нужно отдать должное маралам в отношении троп на Восточном Саяне. Лучших проходов не найти здесь, чем те, которые проложили они в этой горной теснине. Что и говорить, замечательные дорожные мастера, и люди здесь еще долгое время будут пользоваться их тропами.

Единственное препятствие на пути к перевалу — надувной снег, прикрывающий край седловины. Сколько же его здесь скапливается за зиму, если в начале июля он лежит 2 — 3-метровой толщей!.. Лошадей пришлось развьючить. Вперед пустили Бурку. Конь, привыкший прокладывать дорогу, смело полез на стену надува. Он поднимался на дыбы, падал, сползал вниз, но вскакивал и обозленный неудачей снова лез на стену, месил ногами мокрый снег. Так он и выбрался на перевал, а за ним вышли туда и остальные.

Через полчаса мы уже спускались по зеленым лужайкам в Фомкину речку. Справа, в юго-восточном направлении, тянутся скалистые вершины Кинзилюкского хребта. В просветах между ними изредка виден далекий горн-зонт. Слева даль закрывают высокие мысы западных склонов Агульского белогорья. В глубоком провале долины, прикрытом темной кедровой тайгою, скачет по крутым валунам неутомимая река. Она берет начало недалеко от следующего перевала, где-то в восточных цирках Кинзилюкского хребта, и течет нам навстречу в северо-западном направлении. Но там, где в нее вливается ключ, от перевала, который мы только что миновали, река круто, почти под прямым углом поворачивает на юго-запад, рассекает черной щелью Кинзилюкский хребет, уходит к Кизиру, все более отклоняясь на юг.

Тропа идет косогором, смягчая крутизну, и как бы намеренно не желая спускаться на дно ущелья. Но миновать ей русло не удалось — в два часа дня мы вышли на реку. Дальше путь шел по топкому дну долины главного истока, в том же направлении: на юго-восток. Скоро река осталась вправо, а тропа стала взбираться по узкому гребню, и мы вышли на перевал.

Мы не поехали тропою, решили подняться как можно выше по речке и там заночевать. Трудно было продолжать путь, не взглянув на местность, которую пересекали. Тут сказалась привычка геодезиста — зримо представлять рельеф и видеть перед собою открытый горизонт. Иначе у нас не сложилось бы того незабываемого впечатления, какое в действительности производит на человека центральная часть Восточного Саяна своею грандиозностью.

Мы остановились недалеко от истока, на зеленой лужайке, под крутым склоном Кинзилюкского хребта. Наскоро пожевав сухого мяса и запив кипятком, мы с Прокопием покинули лагерь, намереваясь выйти на одну из вершин хребта, а Лебедев остался с лошадьми. Поднимались по истоку, спадающему каскадами в долину с большой высоты. А вокруг все шире раздвигался горизонт, вырисовывались новые и новые вершины, открывались дали. Мы же старались всего этого не замечать, хотелось одним долгим, запоминающим взглядом насладиться панорамой.

На дне цирка, под защитой мрачных скал, покоится небольшое озеро, из которого берет начало Фомкина речка. И тут смелые альпийцы толпятся по берегам ручья, по сглаженным площадкам и даже по россыпям. Как приятно среди холодных, каменных громад видеть крошечные лужайки, покрытые ковром ярких альпийских цветов. Колокольцы водосбора, розовые полоски горлянки, красный мытник, желтый лютик, маки праздновали свое короткое лето. Ни единый звук не нарушал безмолвия цирка, разве снизу случайный ветерок донесет с духотой летнего дня шум водопада, да иногда сорвется сверху камень, падая он разбудит скалы, перекликнутся они, поворчат и снова наступит длительная тишина.

На вершину гольца взбирались по кромке цирка. Из-за ближних скал надвинулась черная туча, она проглотила солнце и угрожающе повисла над нами. Налетел сырой ветер. Нужно было торопиться, но теперь мы не могли одним приемом преодолеть крутизну, как это делали раньше. Голод подтачивал наши силы, ноги теряли упругость, в глазах не рассеивался рой звезд. Если бы не профессиональное самолюбие, мы бы непременно повернули обратно.