Мы идeм по Восточному Саяну - Григорий Федосеев

Мертвая тишина. Даже листья березок замерли: на поляне не шевелились колосья пырея и белоснежные зонтики цветов. А лучи поднявшейся луны все настойчивее проникали в темные уголки густого леса, но им не пробудить природу, уснувшую после знойного дня. Все отдыхало. Дневная усталость усыпила и нас. Погас осиротевший костер.

30 июня мы миновали последний правобережный ключ. Тропа неизменно тянулась вдоль берега реки к вершине. Через три километра вдруг лес оборвался у края первой поляны, стало просторно, и мы увидели близко впереди гряды Агульского белогорья. Ехали луговинами, украшенными цветами высокотравья и рассеченными бесконтурными перелесками. На фоне мрачных гор долина была поистине чудесным уголком. Здесь выше устья Сурунца и заканчивается теснина Кинзилюка.

Отряд расположился на одной из больших полян у подножья двуглавого пика. Палатки поставили близ реки. Алексею из корья сделали навес для кухни, устроили печь для выпечки хлеба и в берегу вырыли подвальчик для скоропортящихся продуктов, которые сегодня-завтра должен был сбросить нам Мошков. Словом, там мы решили организовать главный стан экспедиции и после получения продуктов проникнуть до пика Грандиозного, побывать в верховьях Казыра — в общем обследовать весь центральный узел Восточного Саяна.

На поляне товарищи выложили из березовой коры знак «Т» и все время держали костры, чтобы летчикам было легко обнаружить нас. Так началось томительное ожидание.

Восхождение на Двуглавый пик отложили до прилета самолетов. Дни тянулись страшно медленно.

— Сегодня непременно прилетят, уж куда лучше погода, — говорил Алексей, посматривая на голубое небо, словно нарочито безоблачное, прозрачное. — Без дела — как без рук, — продолжал он. — Теперь бы уж лепешек напек, кашу сварил, с маслом куда лучше черемши. Ох, и надоела же она!..

— Давеча паутину на лету поймал, — сказал Павел Назарович, — значит воздух сухой, погода не должна задержать самолеты. Чего же это их нет?

На его вопрос уже никто не ответил.

— Слушайте, летят, ей-богу летят! — вдруг крикнет кто-нибудь.

Все поднимутся, прислушаются, а на лицах неизменно безнадежность.

— Померещилось, а может мимо пролетел, — скажет кто-нибудь с обидой.

Прошли назначенные сроки, наступил июль. Все чаще стали гаснуть на поляне сигнальные костры. Притупилась надежда.

— Не может быть, чтобы Мошков забыл про нас, — уверял всех Алексей. — Ну, как ты думаешь, Прокопий, ведь ты-то вырос с ним?

Тот медленно поводил плечами, качал отрицательно головой.

— Может, найти не могут…

Но это было неубедительно.

Каких только предположений не высказали, чего только не передумали мы за последние дни, но самолеты не появлялись. Настало время покончить с иллюзиями и серьезно подумать о том, как вырваться из этого заколдованного круга.

Была глубокая ночь. Лунный свет, прорезая редколесье, серебрил луговину, густо крапленную росою. Все спали, но это уже был не сон, а полузабытье, в котором не обрывались события дня и тревожные мысли. Я сидел у костра с Пугачевым. Беззвучно тлели головешки. В дремотной тишине над нами склонил вершину Двуглавый пик. Все, что осталось позади, не вызывало сомнения, а тем более сожаления. Предусмотренные планом работы на этой территории были закончены и собранные материалы хранились в наших вьюках — это было достойной наградой за все испытания. Меня и Трофима Васильевича теперь как никогда раньше тревожил один вопрос: что действительно делать дальше? Куда идти, каким направлением легче выйти в жилые места. Павел Назарович дальше этих мест не бывал, и имевшаяся карта 1: 1000000 масштаба не давала ответа. Продолжать работы было безумием. Воспоминание о Мошкове у всех у нас вызывало отвратительное чувство, и мы старались не думать о нем. Казалось, ничто не могло оправдать его беспечность и то, что он оставил нас голодными так далеко среди суровой природы.

— Дальше ждать бесполезно, — сказал, Пугачев после долгого раздумья. — Пока ноги еще носят, давайте выйдем с вами на пик, наметим с него очередные пункты и на этом закончим. А постройку отложим на следующий год, теперь людям не поднять туда лес да и остальной груз.

— Если у тебя хватит сил, пойдем завтра на пик. Но прежде чем покинуть Кинзилюк, нужно будет разведать проход. Где-то близко Арзагай и вершина Малого Агула. Осторожность и предусмотрительность теперь не должны покидать нас.

Так в ту памятную ночь решено было выбираться из Саяна. Горько и обидно было думать, что покидаешь, не закончив работы, центральную часть, куда дойти стоило стольких усилий и лишений.

Утром 4 июля мы с Трофимом Васильевичем перешли вброд Кинзилюк, протекающий здесь нешироким потоком, и стали подниматься на виднеющийся впереди скалистый гребень пика. За плечами у каждого рюкзак с инструментами, за поясом «кошки», в руках посох.

Шли тяжело, медленно, молча. Теперь груз казался во много раз тяжелее своего истинного веса. Да и сами как-то отяжелели. А подъем становился все круче, но мы старались отдыхать редко. Когда вышли на выступ террасы глубокого цирка, над которым высится Двуглавый пик, был уже полдень. Я оглянулся. Внизу лежала широкая долина, заросшая хвойным лесом и окаймленная по бокам крутыми горами. Наш лагерь с высоты казался совсем крошечным, но как он был кстати там, на поляне, вправленный в рамку из густых кедров! Казалось, на этом гладком зеленом поле как раз не хватало черных и белых пятен, чтобы долина похорошела. Дымок тонкой струйкой вился в небо, напоминая о присутствии в горах человека.

Впереди лежал цирк почти правильной полусферической формы, обращенный выходом на северо-запад. Дно его завалено крупными обломками, под которыми чуть слышно переливается вода. Она вытекает из маленького озерка и сбегает в Кинзилюк небольшим ручейком, по которому мы поднимались. Крошечные альпийские лужайки как бы пытаются украсить своими яркими цветами мрачное убежище. Стены цирка скалистые, местами поднимаются более чем на 150 метров. Их подошва завалена свежими осыпями — следы продолжающихся разрушений.

Отдохнув, мы направились в глубину цирка. В нем холодно, солнце почти не заглядывает сюда, как и бури. Поднявшиеся с нами комары немедленно убрались восвояси. Воздух сырой, в нем запах обветшалых скал, прошлогоднего снега и иногда непродуваемых ветром заплесневелых щелей. Вдруг справа послышался шум скатывающихся камней. От нас удирала пара маралов. Они поднималась по крутому откосу и с поразительной легкостью прыгали по карнизам.

— Смотрите, смотрите, кто там? — крикнул идущий впереди Пугачев, указывая на противоположный склон.

Там бежала медведица. Она часто останавливалась, иногда даже возвращалась, чтобы поторопить своих непослушных медвежат, которые, как шарики, катились следом за ней. Это семейство, видимо, отдыхало в цирке и, убегая от нас, вспугнуло лежащего под снежным завалом крупного быка. Он бросился вверх и скрылся за седловиной.

Мы подошли к озеру. Оно маленькое и напоминало кусочек упавшего неба в выпаханную котловину. Справа у самого берега толпились карликовые ивки, склонившись над водою, они как бы любовались своим отображением. Слева озерко поджимало небольшое снежное поле, ноздреватое и пожелтевшее от времени. На нем лежали отпечатки лап медведицы и малыша. Несколько дальше мы были совершенно обескуражены выскочившим из-под ног зайцем. Уж никак не ожидали встретиться здесь с «косым». Да и он не меньше нас был удивлен. Заметив, что за ним никто не гонится, он остановился, поднялся на задние лапы, и мы долго рассматривали друг друга. Заяц как заяц, с длинными ушами, с мордой, перекошенной испугом, заяц, какие встречаются всюду на равнине, в степи, в лесах. Но что он делает здесь среди мрачных скал в камнях? Ведь внизу чудесные поляны, там и корм и простор. Видимо, его, как и копытных зверей, тут приманивают лужайки со свежей зеленью, только что появившейся после снега.

Мы бродили по цирку по-над скалами, пытаясь подняться на отрог к седловине. Нам ни за что бы не выйти на отрог, если бы не вспомнили про медведицу. Ведь она где-то обошла эти скалы?

Мы нашли ее след. По бесконечным выступам и щелям он вел на верх отрога. Идти было трудно. Ноги скользили по мокрым от растаявшего снега уступам, не хватало сил взбираться на крутизну. Шли с большими передышками и до заката солнца достигли седловины.

Ночевали под обломками скал. После чая, который с трудом вскипятили на костре из моха, спали крепко, даже холод не в силах был разбудить нас. Но утром, как только посветлело, мы уже были на ногах и продолжали подъем по западному отрогу Двуглавого пика.

В другое время, чтобы преодолеть расстояние от седловины до пика, потребовалось бы менее часа, а в этот раз шли очень долго. Силы с каждым днем заметно истощались. Каково же было наше разочарование, когда, выбравшись на последний гребень, мы рядом увидели двуглавую вершину, но она была отделена от нас узким гребешком зазубренной скалы, спадающей в цирк, по которой не рискнули идти, да и незачем было. Пик возвышался над горами двумя высокими столбами на общем постаменте и был совершенно недоступен для нас с западной стороны. Гребень, на котором мы стояли, уступал пику по высоте всего лишь метров на тридцать. С него открывалась широкая панорама центральной части Восточного Саяна.